4

Повесть, давшая название сборнику, - интересное и непростое чтение.
Чтение явно не для тех, кто в прозе ценит прежде всего плавное и понятное развёртывание сюжета,
внятные и полные характеристики героев, объяснение причинно-следственных связей и т.д.

Ничего этого в повести Гаврилова нет.
Но что же есть? Почему читается она на одном дыхании?

Есть одиночество всех и везде, есть блуждание(-я) в поисках смысла, любви, себя.
Но почти в любом, взятом наугад абзаце (телеграфный стиль повествования ещё более усилен большими пробелами между отдельными сегментами текста//жизни):

"Солнечно, тепло, прохладно.

Камни, песок, вода.

Дым на минуту согреет и унесёт куда-то.

Вот её горбатый домик. Её чулочная фабрика обанкротилась, и она, Нина, собирается ехать в Москву.

Мише хочется повидаться с нею, он стучит в дверь, в окошко — никто не отзывается.

Темно."

Дальше...

"Время вносит свои коррективы.

Она отвернулась к окну.

Наверное, плачет.

— Если на срез сырой картофелины капнуть йод, то срез окрасится в синий цвет.

— Да, — говорит она, продолжая стоять у окна. — Может, отдохнёшь?"

Диалоги героев напоминают разговоры чеховских персонажей, особенно в "Вишнёвом саде", где каждый говорит о своём, и никто никого не слышит.

"Из Парижа Гоголь уезжает в Рим.

Древесина бука очень прочная, твёрдая, тяжёлая.

Закрепить деталь в тисках, работать.

Работать, работать, работать, но разве для этого ты предназначен?"

А в целом: какая-то жизненная невоплощённость, непонятность (мы можем лишь предположить, сколько лет главному герою (постоянно мелькают (в его мыслях?)отрывки из школьных учебников русского языка, математики, биологии и др.; но он уже достаточно взрослый, раз отец спрашивает, не женился ли он), что это за Б.П. в белом плаще, в чертах которого он узнаёт себя в детстве, свои детские черты (и позже героя принимают за Б.П, а в финале повести он сам видит себя впередсмотрящим, предупреждает о движущемся навстречу корабле, но и тут всё не по-настоящему:
— Кончай орать! — произнёс чей-то голос в темноте.

И я замолчал.

На моё плечо рухнула мачта.

Я поднял голову. Передо мной стоял бармен Боренбойм, опустив свою огромную руку мне на плечо.

— Не пора ли домой, дружище?

И я, пошатываясь и цепляясь за леера, вышел вон".

Это финальные строки повести.
И вся повесть - какие-то сплошные миражи и двойники (Нина и Зина - это не одна и та же девушка?), и жизнь - это не мираж ли?
Не зря так много в повести тумана. Море. Туман. Туманные утра и вечера.
Мечты о кругосветном путешествии на корабле - тоже мираж.

"— Никакого судна нет, — говорит Миша. — Никакого и брата у меня нет.

— Как, я его вчера видел.

— Это не меняет дела. Его нет.

— Да и Зины, собственно говоря, нет. И море уходит".

И отношения людей - тоже какой-то мираж: все ото всех уходят (отец бросает мать, Нина уезжает в Москву в театральный, Зина уходит к капитану, который её тоже бросает и т.д) либо умирают.
Никто никому не нужен. Все одиноки.

И переписывая книгу за книгой в общую тетрадь книги от корки до корки, герой спасается от одиночества, как это делали до него "И Эйнштейн, и Эдисон, и Пикассо проводили время за чтением и самоанализом, подавляя таким образом ощущение одиночества" потому что
"Так хочется любви.
Холодно, пусто, страшно. Туманная облачность".

Везде туман. И как можно найти кого-то в таком тумане?
Но герой пытался:
"...точка, точка, тире - нуждаюсь в помощи, точка, точка, тире - хочу установить с вами связь".
Но:
"SOS" - кричу я. А они ещё пуще смеются!

Но кто услышит?

Они же все сейчас тоже глумливо смеются"

Разрозненные записи по ходу чтения.
А повесть напечатана была в "Новом мире" 9, 2011Дальше...