4.5

...остальная часть истории будет короткой и жестокой.

Такой она и была — седьмая и последняя часть цикла: короткой — по сравнению с тысячами уже прочитанных страниц, уже пройденных миль, — и по-настоящему жесткой. Безжалостной что к героям, что к читателям, хотя и светлой тоже — благодаря финалу, за потрясающую правильность которого легко простить всё что угодно.

Мир стрелков, всегда попадающих в цель; мир, в котором доживающие свой век роботы соседствуют с вампирами и духами, существами из сказок и мифов... Мир-на-грани-краха — я всё больше убеждаюсь, что он реален для Стивена Кинга, настолько реален, что он вплел в него персонажей других своих книг и даже запечатлел на страницах «Тёмной Башни» самого себя, — для того ли, чтобы сохранить какую-то свою часть для будущего, нет ли, неважно. Мне кажется, этот цикл из тех, что пишутся не зачем, а почему — потому что снятся ночами, не дают покоя, идут горлом; жаждут быть написанными. И, если принять это как данность, понятными становится стилистическая неоднородность книг и многообразие использованных литературных приёмов, их насыщенность (порой чрезмерная) событиями и неожиданными поворотами и практически полное отсутствие бытовых эпизодов, которые мне так хотелось прочитать, чтобы хоть на миг ощутить себя частью ка-тета.
Срединный мир с его перестрелками и погонями, особым пониманием судьбы и долга мне чужд — и всё же он завораживает. Быть может, именно увлеченность автора, каким-то чудом проступившая между строк, и не давала захлопнуть книгу; впрочем, нет, удерживал меня не Кинг, а Роланд.

Последний рыцарь, — почти вижу его пронзительно, невозможно синие глаза, — последний король страны, переставшей существовать; окруженный призраками ушедших друзей; готовый заплатить любую цену — собой или другими... Он даже страшнее Алого Короля, чьи зловещие знаки так пугали на протяжении всего цикла, да и любого противника — все они либо ограниченны и тщеславны, либо безумны и вызывают смех или презрительную жалость; его же разумная жестокость, всегда оказывающаяся сильнее голоса сердца, ужасает. Она идет от неколебимой уверенности, что цель оправдывает средства, — и ведь ее, эту уверенность, можно понять (впечатанная чуть ли не на генном уровне, она не только естественна для Роланда, но и служит спасительным якорем, удерживающим его на грани отчаяния), но вот принять невозможно или почти невозможно.
Да, я шла к Башне именно с ним, вспоминая где-то услышанное: «не можешь защитить — встань рядом». Роланд, — говорила Сюзанна, — ты не из тех, кто стоит на коленях. Роланд, — думала я, — не из тех, кого защищают от врагов; а защитить его от него самого я бессильна, зато идти рядом — могу.

...А путь действительно был долгим, хотя время и пространство постоянно смещались, и герои были то в Нью-Йорке, то близ зловещей Дискордии, то и вовсе бродили по бесчисленным мирам, вращающимся вокруг единой оси.
Путь был изнуряюще долгим, но теперь он пройден, и что же осталось? — поле поющих роз, эхо произнесенных имен, сам Роланд и по-прежнему ждущие его мили — правда, на этот раз мили духовного пути, в конце которого Башня перестанет, наконец, напоминать «перекрестье залитого кровью прицела».