4.5 О тех, кто около… кто на краю.

Если вы смотрите на мою оценку, то уже понимаете, что мне понравилась книга.
Правильно понимаете, книга хорошая, большую часть мне в ней было очень тепло.
В целом, автору удалось подергать за ниточки моей души… это и период рождения Лейлы, и жизнь ее, в доме родителей и… то место, где друзья ее лучшие, в количестве 5 человек, взяли так сказать, бразды правления в свои руки.
Взрослая Лейла, не скажу, что плохая она… скажу, что путь ее жизненный, мне это не близко совсем, да и, как мне кажется и от автора он очень далек, потому что… прохладнее в том промежутке мне было, прохладнее, чем в других тех местах, куда она, автор, меня, как читателя, точным броском, как тот Кириленко, в кольцо, а закидывала.

Поминутно и посекундно мы узнаем да, наверное, почти все тайны той Лейлы...
А встречаем ее, мы, читатели… закинутой в мусорный бак.

Жизнь ее, не скажу, что как на ладони, не скажу, что замелькает… скажу, что, о том или другом, важном периоде ее жизни, когда закладывалась суть Лейлы и то почему она выбрала такой путь… обо всем этом, нам сознание Лейлы поведает.
Своими воспоминаниями она и с нами поделиться.

Память ее была своего рода кладбищем – там были похоронены отрезки ее жизни, они лежали в отдельных могилах, и у Лейлы не было ни малейшего желания оживлять их.

Не было у нее такого желания, а пришлось.

Вот вам цитата о Лейле, самое начало конца (начало книги):

Конец
Ее звали Лейла.
Текила Лейла – именно под этим именем ее знали друзья и клиенты. Текилой Лейлой ее называли дома и на работе – в здании цвета розового дерева, которое притаилось в мощеном тупичке у порта, между церковью и синагогой, среди ламповых лавочек и кебабных, в тупичке, приютившем старейшие лицензированные бордели Стамбула.
Однако если бы она услышала эти слова от вас, то запросто могла бы оскорбиться и швырнуть в вас туфлей – обычно она носила туфли на высоком каблуке.
– Меня зовут, дорогуша, а не звали… Меня зовут Текила Лейла.
Ни за что и никогда она не согласилась бы, чтобы о ней говорили в прошедшем времени. От одной только мысли об этом Лейла чувствовала себя маленькой и поверженной, но ощущать себя таковой ей хотелось меньше всего на свете. Нет, она твердо отстаивала бы настоящее время, пусть даже теперь ее пронзило щемящее чувство, что сердце только что перестало биться, а дыхание резко прекратилось, и, как ни глянь, вряд ли можно отрицать факт собственной смерти.

А аннотация немножко лукавит… если бы только деспотизм отца был повинен в бегстве ее в тот Стамбул.
Пишу и слезы к глазам, потому что, Господи, как же мне жаль было ту девочку, ту кроху, которая только начинала свой путь… путь которой, сломали… в грязь втоптав, едва он только начался.
А ведь могла танцовщицей стать… ведь так любила, мечтала.

Мать ее… та, что родила ее… а будет и там своя жуть… нет, не скажу, не хочу отбирать у вас «вкусности».

Вспоминая рождение Лейлы, как не хотела она в этот мир…
Совпадение или…

Мне кажется, если бы не любимейший братец отца… то путь Лейлы мог быть другим.
Именно он, эта мразота, скотина и падаль, виновна в том, что Лейла… та маленькая девочка, впервые ощутила себя грязной, виновной во всем, той, для кого жар преисподни – «награда» в «финале».
На минуточку, ему было 43, а Лейле 6.

все, что она делала и думала, заканчивалось все полагающим чувством вины.

Робкая девочка и…

Она продолжала размышлять об этом, пока однажды не поняла, насколько ужасен этот вопрос. Задаваясь вопросом: «Почему я?», она словно спрашивала: «Почему не кто-то другой?», а за этот вопрос она сама себя ненавидела.

Эта книга, как повод рассказать о Стамбуле, о тех, кто будто с окраин его, об отщепенцах, о тех, кого достопочтимые граждане и гражданки принимают за тех прокаженных… об отверженных, ненужных обществу людях.

Будет нечестно, если я не расскажу вам хотя бы об одном из друзей Лейлы.
И рассказать вам я хочу о Синане, которого, Лейла, однажды и на всю его жизнь, прозвала Сабботажем Синан.
Тот, самый Сабботаж, который снабжал ее журналами, книгами, запрещенными дома, когда они в школе учились… тот период, когда отец Лейлы с бОльшим рвением в религию впал.
А ведь у этих двоих могло бы все получиться, останься она… да…
Порыв и… кончено, разбито.
Еще и гордость Лейлы…
Несмотря на свое прозвище, Собботажу несладко жилось, он всегда подавлял в себе чувства, желания, как и любовь свою к Лейле:

В жизни его то и дело отчитывали и опускали: дома — сильная и любящая, но строгая мама, в школе — учителя, в армии — начальники, в офисе — почти все. Годы запугивания задавили его душу: там, где должно было расцветать мужество, осталась какая-то каша.

Легко сказать – возьми и сделай, когда ты вольно рос, когда тебя хвалили, не задавливая твою личность, растили, а вот когда ты все время был должен, когда, то нельзя это… с младенческой поры…
Тогда… трудно вот так сразу, до этого нужно дойти, дорасти, обрубив.

В общем, интересною вышла история, было, и подумать над чем.