5 Хроники бесчеловечной гуманности

Еще одна книга по социуму блокадного Ленинграда, авторства покойного Сергея Ярова (1959-2015), пересекающаяся с предыдущей прочитанной в плане источников информации, но исследующая куда более сложный, тяжелый и запутанный вопрос - как трансформировалась этика человеческих отношений в "смертное время" с осени 1941-го по весну 1942-го, когда сотни тысяч ленинградцев умерли от голода и холода. Книга, надо признать, очень тяжелая, особенно контрастирующая с обстановкой морского курорта, на берегу которого я пишу эти строчки. Воистину заглядываешь в бездну ледяного и холодного безмолвия.
Блокадная этика происходит из обычной довоенной, но обостряется до крайности и становится безжалостной в условиях вертикальной подчиненности, когда директора предприятий делят сотрудников на ценных и прочих, естественно в порядке распределения продовольствия, помещения в стационар и прочих жизнеспасающих деяний. Точно также поступали в ремесленных училищах, детских садах и госпиталях. Но вертикальная этика может становится и опорой для себя и окружающих если речь идет о партийной или производственной дисциплине, когда с коммунистов спрашивают больше и они вынуждены равняться, а комсомольцев поздно, в январе 1942-го, но сводят в бытовые отряды для обходов домов и помощи, кому ее еще можно оказать. Когда опускающегося, перестающего умываться и следить за собой человека вызывают к парткому и пропесочивают, уповая на его партийную сознательность. Но почти всегда это вопрос меньшего зла, поэтому особым вопросом можно ли отобрать у случайно подвернувшейся гражданской семьи дрова из сарая, чтобы топить госпиталь с раненными солдатами, не задавались. Можно и точка. Увы, при такой постановке вопроса граждане не входящие в свойственные сталинскому обществу тотально-интегрированные структуры по профессиональному или партийному признаку, например самозанятые или иждивенцы, то есть выпадающие за рамки привычной иерархии общества, могли в основном рассчитывать только на свои горизонтальные связи: родных, друзей, соседей, коллег по неважной в условиях блокады работе. А они начинают стремительно рваться когда исчезает связь, перестает ходить транспорт, и начинается такой голод, что трудно самому подняться на второй этаж, не то что проведать родню на том краю города. По отрывкам в книге видно, что чем больше иждивенцев в семье, тем труднее им выжить, многодетные семьи бывали обречены, и зачастую родители стояли перед выбором кого из детей кормить, а кому дать умереть и за счет их карточек выжить. И еще нельзя забывать о себе, погибнут родители, отрывая все от себя - потом неминуемо погибнуть и дети, или в лучшем случае их судьба разбросает по детским домам. И вот тогда вопрос выживания самого блокадника, члена его семьи и его ближайшего окружения зависит от преломления довоенной этики в экстремальных условиях этого небольшого круга людей одной семьи, вроде консорции из этнологии. Выстоит ли очередь отправленный делегат и не съест ли по дороге сам весь паек, не потеряет ли карточки и не упадет ли в голодный обморок. А если упадет, пройдут ли мимо него равнодушно люди, уже привыкшие к смертям, обворуют ли его или найдется сознательный человек со своими моральными принципами, который поднимет, доведет до дома и может быть даже оторвет от себя корочку хлеба - такое считалось чудом, достойным дневника, но такое случалось со многими.

Прочитаешь книгу - и понимаешь, что город спасли не только мужество рядовых защитников и решимость полководцев, но и бесчисленное количество малых дел, когда люди помогали друг другу. Ледяное инферно поглотило слишком многих, в том числе сильных волевых людей, но все же распада общества не произошло, а там где сохраняется общество, там сохраняются и нормы этики, пусть обострившейся до предела, но все же оставшейся в нас на том уровне, что делает нас людьми.