3

Я, как муха в смоле, увязла в этой книге и с большим трудом продиралась сквозь неё, пока наконец не освободилась. Слишком много для меня оказалось рефлексии и самобичевания. Не знаю, кого здесь было больше, - Барнса или Шостаковича, но в любом случае действовало оно крайне угнетающе.
Дмитрия Дмитриевича мне, безусловно, очень жаль. Не знаю, как бы на его месте повел себя человек иного склада характера: не такой ранимый, не такой нервный, не такой слабохарактерный, и к чему бы это в итоге привело. Возможно, его бы расстреляли еще в 37-м, или же он так же благополучно дожил бы до хрущевской оттепели, но преспокойно получал бы удовольствие от всех оказываемых почестей и присвоенных регалий и не переживал бы из-за ответных действий, которых настойчиво ждали от него. Но в итоге все сложилось так, как сложилось. И все же мне сложно поверить, что у человека, который занимался, и причем очень успешно, творчеством, который несколько раз был женат, у которого были дети, вообще не испытывал таких чувств, как радость, счастье, восторг. У Барнса же все показано максимально мрачно и безнадежно.
И хотя, читая книгу с обилием цитат и отсылок к русским классикам, можно было бы забыть о том, что писал ее иностранец, неизменная и упорная критика советского строя не позволяет этого сделать.

Немало удивило, с каким сочувствием Барнс отзывается о том, как уже после смерти Прокофьева его первая жена приложила немало усилий, чтобы его второй брак признали недействительным. Сочувствует он, естественно, Прокофьеву. При этом скромно умалчивает о том, что тот в свое время бросил свою первую жену, и, не удосужившись получить развод, женился во второй раз, то есть фактически стал двоеженцем.

ждать у лифта, что сейчас за тобой придут, – это смелость или трусость?

За минувшие двенадцать лет, с тридцать шестого по сорок восьмой, он чувствовал себя в безопасности только во время Великой Отечественной.

От него всегда хотели больше, чем он мог дать. А он всегда хотел отдавать только одно: музыку.

И конечно, железная логика тоже указывала в противоположную сторону. Спасая себя, можно спасти близких, любимых. А поскольку для спасения любимых человек готов сделать все, что угодно, он делает все возможное для спасения себя.

Эти воображали, что знают механизмы Власти, и хотели, чтобы ты с ней боролся, как – по собственному убеждению – боролись бы сами на твоем месте. Иными словами, они хотели крови. Хотели мучеников, чтобы доказать порочность режима. Только вот мучеником предлагалось стать тебе, а не им самим.

Что же до него самого, жизнь за рубежом его никогда не привлекала. Он – русский композитор и живет в России. Никаких альтернатив он не рассматривал.