5

Роман "Чевенгур" Андрея Платонова – одно из самых трудноуловимых для определений произведение. Он и утопия, и социально-философский роман; вроде как ясно, что описано разгульное лихое время Гражданской войны, но начинаешь читать, и вообще теряешься в ориентирах пространства/времени. И интерпретациям он поддаётся очень тяжело: многие существенно упрощают восприятие, сводя содержание романа к высказыванию "за" или "против" советской власти; но всё куда сложнее и обширнее. "Чевенгур" – про то, как устроена человеческая природа, к чему люди стремятся, в чём состоит их счастье.

Читать и пытаться следить за событиями – почти непосильная задача. В Чевенгуре, небольшом уездном городе на юге России, наступил коммунизм, случился "конец истории". Здесь больше не нужно излишне "формулировать", нагромождать теорий, не нужно даже работать – за тебя всё сделает солнце, и обогреет, и взрастит пищу; яркое счастливое будущее, принадлежащее пролетариату, наступило – бери и живи! Нет никаких ограничений больше, никто никому не подчиняется, никто не контролирует и не разъясняет; истреблён и выгнан за пределы города "остаточный элемент" буржуазии. Тут даже нет советской власти: "Какая мы тебе власть? Мы – природная сила"

Само движение мира будто остановилось, времени больше нет, стремиться к чему-то, работать ради чего-то уже незачем, нужно только воплощать коллективную жизнь, стереть границы меж братьями-пролетариями и слиться с ними в незыблемом и бескрайнем счастье. Это странное, путанное состояние сознания воплощено в самом языке: для самых простых действий Платонов использует такие формулировки, что вообще не сразу понимаешь, на той же ли ты планете. Такое остранение заставляет тебя увидеть мир впервые, срывает наслоения предыдущих ассоциаций, и ты выпадаешь из очевидных раньше сценариев, можешь постичь жизнь заново. И сразу приступить к тому, чтобы жить правильно, согласно человеческой природе.

Но не долог оказался срок этого коммунистического заповедника, который какое-то время не могла разглядеть центральная советская власть. Да и сам отрезанный от реальности эксперимент начал давать трещины: очень уж непосильной для пролетариата выходит такая жизнь; правда вкупе с безграничным счастьем должна осуществляться под конец жизни, к ней хорошо только стремиться и почти невозможно в ней жить. И начинает из кого вылезать потребность в семье и детях, чтобы был какой-то смысл в текущем существовании (до того было "обобществление жён", лишённых сексуальности матерей/соратниц), а из кого – размышления о том, что мужик всё перетерпит, что живёт хорошо только в горе, потому что оно ему понятно. Но всем чевенгурцам жутко оставаться одним в конце истории, на краю мира. Вот они и переносят дома поплотнее друг к другу, чтобы жить кучно среди степей, чтобы забыть о своём уединённоем сиротстве на земле.

Такое пронзительное состояние неизбывной тоски и неприкаянности держит на протяжении всего романа. Безвременность, бессюжетность, оторванность от земли и полёт мысли – к этому нужно быть готовым. Но с другой стороны, если поймать это настроение, можно оказаться в таком пространстве, где ты очищен от социальных установок, иллюзий, затёртых истин; где можешь взглянуть на жизнь заново, начисто; свежим взглядом увидеть других людей и признать в них человеческое достоинство, глубоко почувствовать их боль и безграничную силу. Прерывистый сюрреалистический сон, в котором ты внезапно оказался, становится наполненным большим смыслом, чем сама реальность. Солнце, объявленное "всемирным пролетарием", не заходит над Чевенгуром, в котором наступил коммунизм, потому что "больше нечему быть". А люди остаются думать и томиться о самом важном, но так и неназванном.

Думаю, что можно и нужно читать "Чевенгур" не один раз; за первый раз (самый первый: я поздно поняла, что начинать Платонова надо было с чего попроще, поразбавленней) невозможно считать всё, смысла здесь в избытке, он не успевает укладываться в сознании. В мой этот первый раз с Платоновым меня больше всего затянул герой Александр Дванов, его особенный путь человека не от мира сего: то, что для него люди и машины были так одинаково любимы, как и одинаково чужды, то, как он с детства потерялся в мире и как бесцельно потом по нему бродил, надеясь заполнить всеобщим братством пустоту, – всё это заставило его полюбить. Юродивого носителя истины.

Напоследок ëмкая цитата для привлечения:
"У меня коммунизм стихией прëт! Могу я его остановить иль не надо?"