4.5 “Вокруг столько людей, у которых что-то болит. И мне нужно всех погрузить в сон” (с) Цыпа, или сага о любви

(с) psyhosoma.com

Первые порции любви каждый из людей, рожденных в этот мир, получает из своей семьи: будь то родители, близкие или дальние родственники, опекуны, приют, монастырь, или, если вам очень повезло родиться Маугли, из стаи волков. В идеале семейная опека защищает нас в первые годы жизни, создает комфорт и уверенность в том, что нас примут такими, какие мы есть. Однако, род Биневски, владеющий бродячим цирком “Фабьюлон Биневски”, не забывает и о важной житейской мудрости:

“Лучший подарок, который родители могут сделать своим детям - дать врожденную способность зарабатывать деньги, просто будучи теми, кто он есть”

“...подлинными уродцами не становятся. Ими рождаются”

Глава семьи Алоизий Биневски находит способ выравнять шансы с лотерей матушки природы, в ходе которой мы жаждем выиграть у однорукой бандитки именно тот набор генетического багажа, чтобы жизнь была легка и денежки лились рекой. Причем, чтобы уж наверняка занять эволюционную нишу без излишней конкуренции, отец семейства решает дать детям врожденные особенности, или буквально то, что мы зовем уродствами: ласты вместо конечностей, срастание тел, лысые головы и т.д. Важны именно физические и зримые уродства, которые компенсируются талантами перформанса и умственными достижениями, а последние же в свою очередь развиваются с помощью учителей и тяжелого труда цирковой жизни. По причине того, что особенности эти всё ещё возникают случайным образом, важно отсеивать детей, которые не приживутся в бродячем цирке, ведь быть заурядным, значит не иметь ощутимых денежных сборов от посетителей.

Кажется, это одна из тех сухих историй, которые всегда были и скорее всего будут в той или иной форме частью человечества - ситуации, когда моральные ценности вступают в конфликт между собой и мы получаем ужасы в виде применения увечий как формы выражения одного человека или даже части общества. Но за такой в чем-то банальной завязкой и аннотацией скрывается, как неудивительно, обнаженная и незащищенная любовь, которая передается из поколения в поколение, и сидит внутри нашего сознания как самый стойкий сорняк. Будь мы “нормальными”, “гиками”, “уродцами”, да неважно кем.

Все дети, рожденные в ходе экспериментов Ала Биневски в той или иной форме несут в себе любовь. Она проявляется как открыто (через заботу и опеку, в случае Цыпы и Оли), так и через темные ее проявления, например, ревность (тут Арти берет лидерство, но и младшие дети не будут отставать). Опеки в книге столько, что задыхаются все и каждый, минимум целых два поколения матерей Биневски будут совершать немыслимое, включая убийства, во имя своих детей.

“Мне хотелось втиснуть Миранду обратно в меня, где ей будет безопасно”

В записках Оливии много наивной, даже одержимой любви к семье, которая начинается с урны с дедушкой (принимающий участие в истории с первой до последней страницы в виде праха, и за этот ход я отдельно благодарна писательнице) и заканчивается её собственной дочерью. Семья, familia - это то, чем Оливия живет и дышит.

Оли до самого конца держит в сердце детскую надежду:

“... что если мама откроет глаза и увидит, что происходит, она все исправит, починит, как сломанную игрушку, и все станет как прежде.”

Она повторяет:

“Мне нужна семья.”

Трудно сказать все ли дети Биневски такие же как она, этого мы так и не узнаем, и лишь можем догадываться со слов Оливии.

“Как непроглядная густая тема детства, беспощадны клинки детской злобы - незамутненной, чистейшей злобы, которую не сдерживает ни возраст, ни наркоз воспитания”

Помимо любви дети Биневски несут и разрушения, причем такие, что даже спойлерить не хочется. Я до сих пор в сомнениях, поняла ли я правильно происшествие в парке, поставившее неожиданный знак препинания в семейной саге Биневски. Была бы рада обсудить с кем-либо из вас лично, если вы решитесь-таки на эту книгу.

Но я даже не про те разрушения, что были разовыми или несли конечное влияние на окружающий мир, а про создание целого культа, который заденет, опять же, минимум два поколения в выдуманном мире Данн. И ведь как удачно сложилось, что эта книга подходит шестому кругу ада в игре “Долгая прогулка”, так как именно на шестом этаже, по задумке Данте, обитают еретики и лжеучители.

Артуризм, Артурианство, или Допущенные - скрытый бриллиант этой книги: описание этапов зарождения, причин возникновения и развития секты, различные внутренние конфликты, формирование последователей у последователей, детальные правила и кухня культа. Всё это, вместе с сочным языком Кэтрин Данн, добавляет еще больше интереса к основной истории.

Однако, писательница позаботится и том, чтобы даже с описанными выше темами, читатель не заскучал, добавив в историю горе-стрелка, а также журналиста, внедрившегося в культ.

Некоторые читатели пишут, что в книге много мерзкого, противного, и, знаете, что правда, то правда - язык у Кэтрин Данн достаточно острый, также имеется большое количество отталкивающих сцен, по которым можно было снять жутковатый фильм о цирке. Скорее всего, именно благодаря таким книгам живет фобия на клоунов или комнаты страха, но… стиль у писательницы очень красивый и читается книга чрезвычайно легко. Наверное, только такие описания подошли бы этой истории, так как я не верю, что можно было передать атмосферу как-то иначе. И для ценителей оставлю завершающую цитату, которая описывает одну из остановок бродячего цирка, в Техасе, в месте добычи нефти. Примерно в таком же духе пишет Кэтрин и остальные части романа:

“Дюжина прожорливых стальных насекомых присосались к покрытой спекшейся коркой навоза глине на огромном участке пустых загонов, где коровы дожидались, когда их пустят под нож. Сейчас на пастбище…были лишь нефтяные насосы.”

Пишу эту книгу в секретный блокнот с Guilty Pleasure Read. Снимаю 0.5 за несколько спорных моментов в концовке книги, которые показались недостаточно отполированными или сильно выделялись по сравнению с историей в целом.