2 "Словечка в простоте не скажет, - всё с ужимкой..."

Повесть «Детство Люверс» мы проходили в школе. Я попытался тогда её прочесть, но ничего не понял и бросил. Будучи взрослым, я снова взялся за эту книжку, но быстро уснул. Вчера же я мобилизовал всю свою волю, сел за стол, взял книгу, положил рядом с собой листок бумаги и авторучку, и начал читать, делая некоторые выписки, чтобы не пропустить и не забыть ничего важного.
Так как в повести всего 52 страницы, то разобрался я с ней быстро и теперь могу с чистой совестью убрать её на веки вечные. И радость от того, что затягиваемая десятилетиями работа, наконец, сделана, стала единственной моей радостью от прочтения этой книги. Сама же книга не понравилась мне совершенно. Попробую сделать небольшой анализ этого произведения, чтобы те, кто ещё не читал его, смогли получить о нём некоторое представление.

Название меня заинтриговало. Кто такая эта Люверс? И вообще «Люверс» - это имя или фамилия? Непонятно. Но слово звучное. Название «Детство Кати» или «Детство Ивановой» было бы пресным, бесцветным. Так что с названием автор не прогадал.
Первое предложение тоже показалось мне замечательным: «Люверс родилась и выросла в Перми». Автор сразу же обозначил главную героиню и место действия. И всего в шести словах. Коротко, ясно и точно. Ни слова лишнего. Но, увы, оказалось, что это ЕДИНСТВЕННАЯ в повести фраза своевременно сказанная и понятная. Дальше начались ребусы, которые продолжались на протяжении всего текста книги. (Забегая вперёд, надо сказать, что концовка оказалась тоже весьма своеобразной – автор просто поставил точку в конце очередного предложения и продолжать повесть не стал. Осточертело, видно, и ему).

Читая Пастернака, я с ностальгией вспоминал ТАКИЕ ПОНЯТНЫЕ повести и романы Пушкина, Гоголя, Тургенева, Льва Толстого, Достоевского, Чехова. Эти писатели объясняли всё ясно и последовательно. Их речь буквально ЛИЛАСЬ. Их книгами можно было НАСЛАЖДАТЬСЯ.
Не то у Пастернака. Через всю повесть я ПРОДИРАЛСЯ, как через густой кустарник. Продирался, продирался, продирался и вышел – в никуда. Зачем я продирался? Ради чего автор повёл меня в такое место, которое ничем не отличалось от любого другого? Не знаю.
Будучи порядочным таки ретроградом, я всё же способен понять новаторство. Но делать из художественного произведения с весьма заурядным содержанием сборник ребусов – это не новаторство. Это вычурность, выкрутасы и выпендрёж.

Назвав в первом предложении девочку словом Люверс, автор сразу же убедил меня в том, что Люверс – это имя. Но уже в третьем абзаце мы понимаем, что девочку зовут Женей. Слово «Женя» встречается в нём три раза. Значит, - думаю я, - Люверс – это не имя и не прозвище. Будь это прозвище, автор не называл бы её Женей, или, разок назвав её так, дальше именовал бы её Люверс. Но он этого не делает. Значит, Люверс – фамилия. Почему тогда было не назвать повесть «Детство Жени Люверс»? Всё было бы понятно.
Впрочем, кто вообще сказал, что автор ХОТЕЛ, чтобы всё было ПОНЯТНО? Наоборот, можно с уверенностью сказать, что он стремился сделать заглавие ЗВУЧНЫМ и ЗАГАДОЧНЫМ, а вовсе не понятным.

(Я буду давать ссылки на страницы по Полному собранию сочинений Пастернака 2003-2005 гг. издания. Повесть «Детство Люверс» напечатана в томе третьем).

На первых двух страницах повести автор сообщает нам о том, как девочка впервые познакомилась с шумом городского завода (стр. 34-35). Сообщает он нам это так, что вначале мы (читатели) не можем понять, о чём ВООБЩЕ идёт речь. Потом понимаем – и выдыхаем: «Слава тебе, Господи, - поняли!». Но покой этот ненадолго, т.к. теперь автор ВСЕ события повести будет освещать именно ТАК – загадочно, замысловато, невнятно, полунамёками.
Только что Пастернак рассказывал нам о Люверс, и мы уже стали привыкать к тому, что в доме ОДИН ребёнок. Но начинается очередной абзац, и мы ударяемся лбом о такую фразу: «Шли годы. К отъездам отца дети привыкли с самого рождения». (стр. 35).
Ого! – восклицаем мы, - а детей-то в семье оказывается несколько! Интересно, сколько? Автор до времени молчит, таится. А через несколько абзацев (стр. 36) проговаривается, что дети – это девочка и мальчик.
Ага, - детей, значит двое, - уясняем мы. А как, интересно, зовут мальчика? Но автор так просто этого не скажет. Это не Лев Толстой, который всё разжёвывал, будто пишет для трёхлетнего ребёнка, - это, чёрт возьми, Пастернак!
События повести развиваются своим чередом. И вот, на 10-й (!) странице книги (стр. 43) мы читаем такой период: «Раз родители поднялись очень поздно. Потом неизвестно с чего решили поехать завтракать на пароход, стоявший у пристани, и взяли с собой детей. Серёже дали отведать холодного пива».
Так вот оно как! – радуемся мы, - мальчика, оказывается, зовут Серёжей!

Но ещё ДО того, как мы узнали, наконец, имя второго ребёнка, мы узнаём, С ЧЕГО начинается детство девочки, по мнению автора. Ни за что бы не догадался! Детство, оказывается, начинается С ПОЯВЛЕНИЯ МЕНСТРУАЦИЙ.
Автор весьма эмоционально, но ОЧЕНЬ завуалировано рассказывает сначала о первой менструации Жени, а затем и о второй. (стр. 38-41).
Скажу честно, я в 16 лет (то есть, когда мы изучали эту повесть в школе) НИЧЕГО НЕ ЗНАЛ о наличии менструаций у девушек. В СССР такое незнание у мальчиков было обычным делом (не смотря на изучения анатомии человека в 8 классе). Так вот, из ТЕКСТА повести В ТО ВРЕМЯ я бы просто НЕ СМОГ понять, О ЧЁМ ведёт речь автор. В школе, повторюсь, я эту повесть НЕ прочёл, но если бы прочёл, то содержание этих страниц осталось бы для меня загадкой. Такая уж у автора манера рассказывать о событиях. «Догадайся, о чём я пишу, догадайся», - как бы подзадоривает он нас.
Да, это тебе не «Войну и мир» читать! Понять текст Пастернака не так-то просто!

Мне пришлось читать ОЧЕНЬ внимательно и напряжённо, чтобы уяснить, что семья решила переехать из Перми в какой-то другой город, находящийся в азиатской части страны. Но вот в какой? Автор – ни гу-гу. Однако, на странице 48, описывая семейный обед, Пастернак кидает нам такую фразу: «Его прибор остался чистый и светлый, как Екатеринбург».
Значит, в Екатеринбург переехали Люверсы? – начинаем понимать мы. Ну, хорошо, что ХОТЬ ТАК Пастернак нам это сообщил.

(Кстати, на странице 37 автор называет маму Жени «госпожой Люверс», и мы ОКОНЧАТЕЛЬНО понимаем, что Люверс – это всё-таки фамилия. Ура!)

Чтобы показать, как автор сообщает читателю о событиях повести, я приведу для примера эпизод, в котором речь идёт о совсем простых, вроде бы, событиях: Женю собираются осенью отдать в гимназию, и для подготовки к учёбе ей нанимают репетитора по фамилии Диких. Я сообщил вам об этом в одной фразе, а теперь прочтите, КАК пишет об этом Пастернак.
«Это началось ещё летом. Ей объявили, что она поступит в гимназию. Это было только приятно. Но это объявили ей. Она не звала репетитора в классную, где солнечные колера так плотно прилипали к выкрашенным клеевою краской стенам, что вечеру только с кровью удавалось отодрать приставший день. Она не позвала его, когда, в сопровождении мамы, он зашёл сюда знакомиться «со своей будущей ученицей». Она не назначала ему нелепой фамилии Диких». (стр. 50).
НОРМАЛЬНО вообще ТАК передавать события повести?
Хорошо, что это НЕБОЛЬШАЯ повесть, а если бы это был роман страниц на 500?
За что Пастернак так ненавидит своего читателя?

Ну, со способом, которым автор пользуется для изложения событий, всё ясно.
Теперь скажу несколько слов о самом содержании.
ЧЕМ же наполнено так называемое ДЕТСТВО Люверс, кроме возмущающих невинную душу периодических менструаций?
Приходит момент, когда мама Жени беременеет, чем начинает ей напоминать их беспрерывно рожающую прислугу Аксинью. Девочка даже ждёт, что теперь мама и говорить будет так же безграмотно. Что ж, чудесные впечатления от беременности.
Беременность, кстати, прерывается выкидышем. Мы слышим безумные крики матери, видим беспокойных взбудораженных людей, видим кровь в ведре, - словом, ощущения испытываем не очень приятные.
А выкидыш был вызван тем, что конь семьи Люверс с отвратительным прозвищем Выкормыш встал на дыбы и насмерть затоптал человека.
Ну, а после всех этих убийств-смертей и несостоявшихся родов Женя вдруг чувствует, что она ТОЖЕ женщина (как и мама) и что она ТОЖЕ способна к деторождению.
На этом, собственно, ВСЁ.
ЧУДЕСНЫЕ впечатление оставило детство, не правда ли? Менструации, беременность прислуги и матери, выкидыш и болезнь матери после выкидыша, затоптанный конём человек, ощущение себя женщиной.
Что это такое, в конце концов?!
Девочка не чувствует красоту природы и человека, нет у неё чувства гордости за свою страну или чувства любви к ней, нет восхищения героями любимых книг, нет закадычной дружбы, товарищества, - нет НИЧЕГО прекрасного, достойного, того, что делает человека человеком. Так кем эта девочка станет, когда вырастет? Боевой дивчиной, комсомолкой? (Книга написана в 1918 году). Хорошей боевой подругой? Верной женой? Заботливой матерью? Ох, вряд ли. Ведь НИЧЕМУ из этого её НЕ УЧИЛИ.
Грустная книжка…

И «на закуску» приведу несколько «поэтических» фраз и периодов, которыми автор описывает происходящее.
«В Аксинье было что-то земляное, как на огородах, нечто, напоминавшее вздутье картофелины или празелень бешеной тыквы». (стр. 56) – Ужас! Я бы близко не подошёл к такой Аксинье!
«На прогулках оборачивались и провожали коляску глазами все: люди, заборы, часовни, петухи». (стр. 56) – А у заборов и часовен точно есть глаза?
«Они въехали на мост. Раздался разговор балок, лукавый, круглый и складный, сложенный некогда на все времена, свято зарубленный оврагом и памятный ему всегда, в полдень и в сон». (стр. 57). – КТО был зарублен оврагом? Разговор? КОМУ он был памятен? Кучеру по имени Давлетша, которому «белесое солнце … грело и ёжило её» (шею)? (Кстати, кто-нибудь понимает, как солнце может ЁЖИТЬ шею кучера?) Но ведь на мост въехали ОНИ, а не ОН. Так КОМУ всё таки был памятен «зарубленный оврагом» «круглый» «разговор балок»? И почему он был памятен ему только «в полдень и в сон»? А через четверть после полудня уже не памятен? А сон у этого неизвестного в какое время суток? Если он спит ночью, то будет ли «разговор балок» ему так же памятен, как если бы он спал после полудня или в половину шестого вечера?
Господи, что за белиберда!!
«Его шутливые вопросы пугали и смущали её. Это он ощупывал впотьмах душу дочкиной подруги, словно спрашивая у её сердца, сколько ему лет». (стр. 78) – О Боже!
Ну, на этом ощупывании ДУШИ и остановимся, - описание того, как Женя ощущает своё способное к деторождению ТЕЛО, я описывать уже не буду.

Вот такая ЛИТЕРАТУРА.

А ведь говорил Тургенев: «Берегите наш язык, наш прекрасный русский язык».
И я бы добавил ещё: «Берегите читателя! Он за книжки деньги платит! Он вам ещё пригодится!»