5 Дурак душевный Гуревич

Та божечки… Шо той жызни…

Два с половиной моих напряженных дня, связанных с болезнью всех моих детей (бывает), были окрашены красками этой книги (Дина Рубина написала "проклятая пандемия"). Я читала её, находясь рядом с бредящим в жар сыном, потом, на утро, слушала, хлопоча по дому, читала на ночь и слушала снова, сидя в машине и направляяясь по делам.

Книга совсем не о маньяке, порою грустная, вызывающая слёзы, а иногда резкие смешки, история жизни одного замечательного ленинградского рыжего мальчонки -- впечатлительного, живого умом и с трепетным сердцем, мыслящего фантазийными сотрудничающими образами, интеллигентного еврея.

Я была окружена любовью его семьи, в которой не было идеальных, но была идиллия.

Нас, русских, где только не "не любят". (Эта простая истина прописана и в книге). Чего только не насочиняют (некоторые вещи -- правда). И евреев тоже не любят. Чего только не говорят! Никогда не пойму юдофобов. А ведь какой хороший, отзывчивый доктор Шмуель Маркович! И в начало "лихих девяностых" и его унес из холодных краев ветер эмиграции. Как и тысячи, тысячи других... Правильно ли поступила его Катя, ведя мужа к этому переломному поступку от вполне реальных посягательств на жизнь любимого идиота, или нет -- прочтете сами. И не пожалеете, конечно.

«Выйду утром в сад босиком, – сказал жене с мечтательной слезою в голосе, – сорву лимон с дерева…»
«С твоей изжогой только лимоны жрать на голодный желудок!» – отозвалась Катя."

Я тоже так бываю резка со своим потомком Омара Хайама. А что нам, зачем этой чужой восточной томности и намеков, не вихляющих чистосердечных женщин не переделать, надев на их умные головы парик или хиджаб. Поначалу мой супруг таращил в гневе глаза и ужасался, потом привык и сейчас благодарен Богу, что рядом есть сильное плечо "декабристки".

Я согрешу, если напишу только о детских воспоминаниях и о байках врачевателя. За каждым великим мужчиной есть женщина...
Ах, Катя-Катенька-Катюша. Не зря, думаю, имя такое дала писательница своей карамелеглазой героине. Имя -- надежда на выживание. Имя -- поддержка. Как Катюша в артилеррии. Ты стала надежным столбом, к которому привязал свой слабый хвостик воздушный шарик Шмуель Маркович, ты являешься корнем дерева семьи Гуревича, их оплот и железобетонный фундамент. И он прожил всю жизнь держа её сильную руку и не боявшись упасть в пропасть. Интеллигентный мальчик и шустрая девчушка. Еврей и русская с цыганской щепоткой в бабьей крови -- замечательная семья витающего в облаках романтика-психиатро-терапевта и верной, более приземленной материалистки-спасительницы.
Вот так и есть в жизни -- две противоположности всегда притягиваются, как плюс и минус в магнитном законе о полюсах.
Катя была скажем так, копией волевой свекрови, Гуревич был продолжением своего милейшего отца-подкаблучника (тут это явный плюс), члена Пушкинского общества, и отдельное спасибо Дине (простите за фамильярность, это я от симпатии) за то, что она оживила слова Александра Сергеевича. Всегда в тему. Вот уж памятник нерукотворный.

Ну да, я не критик, на сию писанину вдохновляют эмоции от прочитанного, у писательницы есть некоторые милые повторения, и это её почерк. Я читала "Одинокого пишущего человека", про "свекольные пальцы и попу лесенкой"; её "Бабий ветер", где мелькнуло что-то вроде "воздушный шар, что вставал над пейзажем, подобно мужскому кхе-кхе" (обхохоталась тогда) и "обгрызенную, в швах, ягодицу негритянской жены". Смелая писательница, мне теперь нравится эта проза, напоминающая Севелу, говорящая нотами из под-пальцев Шолома Алейхема и его неунывающих неудачников. И нравится, что она увековечила себя в вагонетке-библиотеке, что в пустыне Израильской.

Шутки в сторону.

Эмигранты -- тема тяжелая, но такая родная.

Спасибо, что в прочтении о мытарствах в полусумасшедшем обществе (сюжетно -- в психически нездоровом) где как проклятому, приходилось трудиться за булку Бородинского семье, и я почти не ощутила боли, что очень часто бывает при прочтении прочих книг. Цель создательницы достигнута. Столько судеб -- благодарных и неблагодарных, видел Семен Маркович по жизни. Несправедливости и бесчеловечности, угрюмых дней и тяжелых дней. Он видел души в законченном алкоголике и сбрендившей старухе. Проявлял доброту даже когда не нравилось (это высшая мера человечности -- побороть себя и проявить великодушие). Вот и не верь теперь в Высшие силы, что хранили медика, пока тот носился по заплесневелым закоулкам родного города или восточным бедуинским трущобам уже на родине далеких предков и собственных внуков.
И столько "Щастя", голопопого детского, и солидного возмужавшего я испытала вместе с героем. И он совсем не псих, даже если пытался им быть иногда. Даже не верится -- А как он не сошел с ума?

Здесь бы мне рекомендовать больше людям семейным. С нашими, старомодными устоями. Или тем, чьим идеальным существованием мечтается быть в браке. Или тем, у кого были роскошь (которой не было у меня) -- как единое целое это отец и мать, или бабушка и дедушка. Или тем, кто скучает по былым временам...
Вы будете раздумывать о глобализации и технобуме, о детстве тогда и сейчас. Было голодно и не шикарно, но с очагом...

Я совсем стыд потеряла, как прямой Гуревич. Поумнею ли? Наверное, в старости, когда порывы угаснут, как в конце книги. А пока скажу другим, возомнив себя прибалтийской Тосей из "щикарного Ростова" (чьи веселые рейтузы, как радужные пони, будут всплывать в волнах и тучах бурной жизни героя) :

-- Это ж щасте! Берите, не отказывайте себе в удовольствии от теплой, душевной книги! Потолкует Вам за Гуревича! Та божечки… Шо той жызни…