5 Несчастный Аратов! безумный Аратов!

Да это не повесть – это какая-то история болезни! Любители труъ мистики, вы, скорее всего, будете слегка (совсем) разочарованы: под соусом ночных сообщений с духами и дьявольских черных волос в холодных руках умирающего И. С., уж не знаю, неожиданно ли для себя, предлагает читателю самое обыденное, до ужаса простое и страшное в своей будничности описание постепенного схождения с ума бедненького и невинненького птенчика Яшеньки Аратова, племянника дражайшей тети Платоши, милой старушки в глупом чепце с бантом. Она для нашего Яшененочка – и «неизменный товарищ и друг», и по сути – единственная женщина, с которой за свои 25 лет более-менее тесно общался глав. герой. Ну и вообще – это же мировая тетя! Такую бы тетю отцу Дяди Федора – и он точно никогда бы не женился.

Ладно, к черту тетю. Есть и получше герои. Вот сам Яша, например. Прелестный парень, полный деструктив. Ну посудите:

...курса не кончил – не по лености, а потому что, по его понятиям, в университете не узнаешь больше того, чему можно научиться и дома; а за дипломом он не гонялся, так как на службу поступить не рассчитывал.

Так, а на что он рассчитывал? Он на что-нибудь вообще рассчитывал? Играть с теткой в козыри и заниматься «живописью для фотографии» (что это вообще такое)?

Он дичился своих товарищей, почти ни с кем не знакомился, в особенности чуждался женщин и жил очень уединенно, погруженный в книги.

Эх, Яша, Яша, я вот тут над тобой посмеиваюсь, но какая же жиза. Так, к черту меня.

Так вот, в один прекрасный день некто Купфер (что мы знаем о Купфере? в общем-то ничего), единственный друг гг (пожалуй, приятель), а в данном случае – проводник-искуситель, повел Яшеньку на литературный вечер. Там Яша увидел одну девушку, точнее, она его увидела, в буквальном смысле, и заверте...

Тот, кто искал здесь любовь, не нашел и возмущается, – в корне не прав. Любви в этой повести столько же, сколько и мистики, – совсем нет. Аратов сам, специально или невольно, внушает себе, что любил эту несчастную Клару с каменным лбом и чорным глазами – живую, что любит ее сейчас – мертвую, и что она его тоже когда-то любила, а потом вдруг совершила роскомнадзор – из-за него!! Он ведь правда думает, что именно он, он один – всему виновник, и вот этими своими действиями и мыслями (от поездки в Казань, после которой «все разрешится» до странного и пугающего умозаключения, что «она за него положила душу») пытается искупить вину, и вину, может быть, мнимую, – мы же не знаем, чего на самом деле хотела Клара от Аратова (что за Клара – Катя Миловидова, откуда у нее «светлые большие слезы»? – хз, как говорится, одни противоречия, не верим никому), и все, что у нас есть – это домыслы и догадки, основанные на чужих чьих-то словах: газеты, матери, сестры, Купфера. Вообще, эта их встреча – сплошное какое-то недоразумение, форменная глупость, нелепость, когда никто ничего не понял, да и, что хуже всего, не попытался понять.

Безусловно, чем-то Клара запала Яшеньке в душу (скорее всего тем, что обратила на него внимание. На него! сама!), он об ней все думал, думал, и причем думал в основном в негативном таком ключе. Любовь? Не смешите, какая тут любовь, нет любви. И в тексте об этом черным по белому написано. Читаем:

Хоть он и сказал Анне – в том порыве внезапного исступления, – что он влюблен в Клару, – но это слово ему самому теперь казалось бессмысленным и диким. Нет, он не влюблен, да и как влюбиться в мертвую, которая даже при жизни ему не нравилась, которую он почти забыл?

Ведь вот, говорят, влюбленные целуют строки, написанные милой рукою, а мне этого не хочется делать – да и почерк мне кажется некрасивым.

А потом вдруг:

он не сомневался в том, что вступил в сообщение с Кларой; что они любят друг друга...

Это не любовь, а род помешательства, одержимости, и странно вообще рассматривать эту историю в плоскости «обыденной» любви. Позволю себе (быть может, неосторожно) сравнить милейшего Аратова с милейшим же Базаровым (и еще вернусь к этому сравнению потом): что если Яша все-таки сначала пытается «отрицать» свою (взаправдашнюю) любовь к Кларе, как некогда Базаров пытался отрицать любовь к Анне Сергеевне? А потом наконец понимает, что действительно любит ее (но поздняк уже метаться, и на этой почве и едет крыша)? Нет, тут скорее – новость и необычность впечатления в повседневной скудности и скучности жизни. То есть, впечатления два, и если с первым (с литературным вечером) он кое-как справился и почти благополучно его забыл (да, почти), то второе (рскмндзр) – весьма и весьма его задело и довело черт знает до чего. В сущности, все это – бред нездорового воображения, «мозговая игра» – не более, а откуда сей недуг берет начало – бог весть, но не с литературного вечера уж точно, скорее всего – от самой Яшенькиной натуры (и может быть, от отцовских «порошочков»), и там – уже потемки. И вот псевдолюбовь медленно, но верно, переходит в несомненную (и почти что осязаемую) смерть.

Любовь и смерть. Как бы ни хотел Тургенев получить из этого историю «в духе По», но под конец своей жизни (что, может быть, и не мудрено) написал именно-таки о ней. Не о любви. Не смерть ли сама приходит к Аратову в образе Клары в жутких розочках, стыдливо – до поры – глядя куда-то в сторону? Вот опять Базаров: сцены смерти героев вполне можно сопоставить, и если Евгений отчаянно сопротивляется и опять пытается «отрицать», то Яшенька почти что сам, добровольно, отдается в цепкие объятья инфернальной Кати, спокойно принимает все это, как должное (чуть ли не приветствует), и, почитай, вполне счастлив вдруг умереть. «Мир духов» – только предлог, даже провокация (как с черной прядью волос: указывая на этот вроде бы мистический факт, Тургенев сразу же подсказывает возможные объяснения сего и низводит необычное до случайного, до чьей-то оплошности или забывчивости. Что остается, как не согласиться?), и этот возглас из сна: «А! ты думал, это все комедией кончится? Нет, это трагедия! трагедия!», – это именно что обращение к читателю, который от мистических рассказов (глубже – от жизни) ждет развлечения, а тут вон оно как. Любви нет, а смерть – есть, и последние слова Аратова, что мол «любовь сильнее смерти» и «смерть, где жало твое?», звучат бледно, глупо и неправдоподобно. Вообще, эта штука довольно сложная, многомерная, и может быть, лучшая у Тургенева.