4

Он думает, что в этом мире можно все просчитать, что у всего есть причина и следствие, что есть «допустимые риски». Но в этой жизни важна каждая случайность: успеешь ли ты поймать машину, чтобы довезти дочь до больницы, когда ее ужалила змея; можешь ли ты спастись в самолете, у которого отказал сначала один, а потом и второй двигатель. Вся жизнь – цепь непросчитываемых случайностей. И нет допустимых потерь, потому что этой потерей можешь оказаться ты или кто-то из твоих родных и близких.

Фабер даже не видит, а скорее фиксирует мир. Довольно в лоб об этом говорит камера, которую он повсюду таскает с собой. По всем правилам это ружье Фриш припасает до 3ьего акта. И выстреливает оно, надо сказать, крайне эффектно: герой просматривает пленку, отматывает назад свою жизнь и по сути встречается с своим подсознанием. И видит в нем совсем не турбины, которыми он занимается всю жизнь, а солнце. Оказывается, он все время снимал закаты. Сколько бы расчета и техники не привносили мы в свою жизнь, мы остаемся всего лишь людьми, Homo. Нам хочется любви, близости и солнца. Сама форма книги по сути знаменует поворот героя от одномерно-визуального взгляда на мир через прицел камеры к более многомерному и глубокому повествования в форме личного дневника, предполагающего уже совсем другое отношение к миру и своему месту в нем.

Завязка основного конфликта книги, неразрешенных отношений Фабера и Ганны, происходит в предвоенной эпохе, и с Фабера Фриш лепит прообраз того поколения. На это намекает и «генерализирующее» название книги – Homo Faber. На примере героя мы видим, что происходит, когда есть расчет и нет чувства. Его отношения с любимой женщиной рушатся, поскольку в них «вторгается» нерасчитанный Фабером ребенок, который нарушает уже проложенный им жизненный путь. Наверно также когда-то думали головой, а не сердцем, немцы, голосуя за Гитлера и пособствуя убийству евреев, идя на эти «допустимые потери». За это их постигла суровая расплата. Тоже происходит и с главным героем и по сути со всеми его друзьями, смерть в разных обличиях идет им по пятам.

Еще более общий уровень рассуждения автора – это конфликт между северной эмоционально-холодной цивилизацией (Германия/Европа) и южной (евреи, греки, майя). Европа – царство разума, гуманистических идей. Но кому лучше от тех турбин, которыми снабжает главный герой от лица ЮНЕСКО, страны третьего мира? Внедорожник, на котором герои проникают в дикие джунгли южной Америки все время вязнет и без помощи того же человека мгновенно разрушается. Индейцы, которых нанимает немецкий плантатор, способны трудится безостановочно, не задавая себе тяжелых вопросов и не мучаясь неразрешимыми гуманитарными вопросами.
Мы много говорили в АКМ (Альтернативном книгоклубе Москвы) относительно того, насколько роман сильно воспринимается как древнегреческая трагедия, своеобразная Ористея, где герой борется с судьбой, а та каждый раз настигает его заново и Рок всегда главенствует над человеком. Но по трезвому размышлению, я думаю, что та цепь непостижимых случайностей, происходящих с главным героем, в глазах автора скорее не веление Судьбы или Рока, а символ случайности, природы, естественности, в которой не бывает причинно-следственных связей.

В конце хотелось бы сказать, что русскому человеку в какой-то степени наверно непросто читать эту книгу, здесь многое скрыто под поверхностью. Немцы минималистичны, не слишком эмоциональны, это не Достоевский, обрушивающий на читателя каждый параграф новое откровение. Здесь приходится быть скажем так более активным читателем, самому пытаться распутать все непростые хитросплетения жизни героев без особой помощи автора. Впрочем, разве не этого он и пытается добиться он своего главного героя? )