4

В "Человеке-звере" Золя использует тот же сюжетный троп, что и в "Терезе Ракен", а именно убийц-любовников. И хотя масштаб событий и осязаемость мира в этом романе на совершенно ином уровне нежели в "Терезе", в плане изображения характеров писатель не продвинулся дальше всё того же биологического детерминизма.

Отчасти понятно почему: погружённые в отупляющую рутину и движимые в основном лишь страхом, похотью и жаждой наживы служащие французской провинции, всем своим видом и образом жизни наталкивают на сопоставление с животными. Но зато ведь какой вызов для писателя: отыскать-таки что-то ещё за прикрытою рамками приличий игрой инстинктов!

Так объяснение жажды убийства, сидящей в Жаке Лантье, некой генетической памятью самца идущей ещё от якобы пещерных людей мягко говоря не убедительно. Золя настолько преисполняется в биологизме, что ему закономерно становятся не шибко интересны (даже для насмешки) и все остальные в общем-то примитивные герои.

При всём при этом объём и интерес роману вдруг придают не люди и их жизненные перипетии, а... поезда. То насколько живо, дотошно, эстетски, но без прикрас подана деятельность ж/д станции, движения поездов захватывает почище описанных вокруг этого всего людских страстишек. Глава с попаданием поезда в метель, глава с крушением - просто виртуозны, а последняя, бескомпромиссная, метафоричная с несущимся неуправляемым составом, словно вишенка на торте, даром что вторит концовке "Нана".