2

Это я назвала Барнса сухарём? Нет, в самом деле? Я беру свои слова обратно, ибо самый жёсткий английский сухарь – это мягкая булочка по сравнению с французским.
О, французы – это такая культурная нация! То одно, то другое произведение всплывает в памяти, пока читаешь Бернаноса. И не потому, что существуют какие-то отсылки: уж больно несамобытен.
Сначала я никак не могла избавиться от ощущения, что читаю плохого Флобера. Вот эта вязкость, погружённость в быт, абсолютная помешанность на детальках, нюансах, когда малейшее движение мысли рассматривается под микроскопом, обсасывается. И ладно бы делалось это со смакованием (у Флобера обычно так). Нет, всё сухо, строго, тягомотно.
А как может быть по-другому? Главный герой – тот самый молодой священник. Нищий, мало что видевший в жизни, не слишком ценящий образование, но очень любящий порассуждать. Какой-то абсолютно абстрактный герой, казалось бы, погружённый в действительность по самые уши, и в то же время картонный (в наше время это выродится в «Элегантность ёжика»). Бесконечные рассуждения о том, что есть вера, зачем она нужна, можно ли обойтись без неё и как нести её людям. Мысли для священника естественные и понятные, но хотелось бы и чего-то человеческого, кроме сетований о собственной ненужности и никчёмности. Потом долгие рассуждения о смерти, потому как, понятное дело, герой наш нездоров, и нет ему места на земле. Хотя рассуждениями это назвать сложно – так, топтание на одном месте.
В книге нет и трёхсот страниц, но к концу герой утомил меня так, что даже злорадства от его безвременной кончины я не испытала. Да ну их к чёрту, этих французов. Барнса мне, Барнса!