5

Японцы у меня проходят по разряду «для души». Не знаю, почему, но я прощаю им то, что в западной литературе считаю раздражающим недостатком: натурализм и обилие бытовых деталей. Положим, детали интересны тем, что они другие, по нашим меркам, экзотичные. Ты не просто следишь за тем, как человек встал, как повернулся, что надел, как пообедал, но видишь, каким непостижимым образом он  все это делает.

А натурализм... Хм. По-моему, у японцев очень органичный натурализм, не такой, как у человека западной культуры. Когда европеец (а если представить, что это европеец начала 20 века?) осмеливается сказать что-то о теле или естественных отправлениях, в этом всегда есть какой-то вызов – смотрите, я смог, я не испугался! У японцев иначе, у них другое отношение к телу, поэтому совершенно нормально, когда человек говорит, что было очень жарко, он весь провонял потом, добрался, наконец, домой, разделся догола и лег на пол с раскинутыми крестом руками, чтобы подумать, как жить дальше. Или два интеллектуала ведут серьезный разговор, и один из, не переставая говорить, справляет малую нужду, а рассказчик в этом время вставляет что-то вроде ремарки: учитель отлил. Вы представляете двух британских джентльменов в такой позиции в романе?

Но тут мы приходим к парадоксу японского мышления. Не стесняться естественных телесных отправлений – это нормально, а вот сказать кому-то, что у тебя в душе... Нет, лучше умереть. Показать душу – это страшно, даже просто продемонстрировать ее наличие. Признаться, что тебе сделали больно, что тебя обманули, что ты способен на слабость, что ты можешь быть несчастным – совершенно невозможное развитие событий.

Интересно следить за этим лавированием. Человек жаждет поговорить с человеком и отлавливает момент месяцами: сегодня неудобно, потом недостаточно времени, другой раз обстановка не располагает, и вообще, что обо мне подумают, да и слишком поздно, ничего не поделаешь, остается взять ножик и решить вопрос по-японски. Вжик – и все становится предельно ясным и не требующим объяснений. И главное – красиво и с сохранением лица! Кокоро... В переводе – «сердце». Но говорят, что на самом деле «кокоро» не переводимо. Это не просто сердце, а сердце «мыслящее и чувствующее». Мятущееся. Значит,  японцы мыслят сердцем. А любят они чем? Похоже, что телом и головой...

Муж и жена в доме в вечном ритуальном танце... Как может быть, чтобы люди, живущие друг с другом, никогда не открылись? Двое в пустыне. Оба несчастны и улыбаются. Женщина – эта объект. Мужчина так думает, а она старается соответствовать. Она могла бы протянуть руку, но не решается. Не принято. А он не желает ее обеспокоить, думает, что не имеет права, боится. («Я боялся, что если показать молодой, красивой девушке ужасную вещь, её красота разлетится»). Как два ящика в одном секретере: вроде рядом, вроде служат общей цели, но никогда не видели содержимого друг у друга. При этом, отправляясь путешествовать, не забывают послать другу красный кленовый лист в конверте. Полное кокоро...

Очень японская книга. Очень. Хотя по своему прогрессивная, не без западных влияний. Акутагава считал Нацуме Сосэки своим учителем. Ага, по части рефлексии – точно. Вот за все это мне книга понравилась: за рефлексию, странность, японскость. За кокоро.

Рецензия на книгу Нацуме Сосэки “Сердце” - www.ostrel.ru