5 Тоска по морю

Я женщиною был тогда измучен,
И ни соленый, свежий ветер моря,
Ни грохот экзотических базаров,
Ничто меня утешить не могло.

Н.Гумилев, "Эзбекие", 1917

Медленно, но верно я пополняю свою коллекцию книг, взятых у тестя почитать без намерения возвращать. Если учесть, что до этого объектом моей клейптоманской страсти был томик Блока, то я в известной мере могу предсказать направление будущих поисков.

Шутки шутками, но мне интересно было посмотреть – что теперь включают в сборники Гумилева, ведь книга относительно свежая. Джентельменский набор весь здесь, вместе с предисловием Георгия Иванова и путанными, наполненными самоповторами строками Ахматовой в конце. Как раз ее строки очень меня напугали, есть что-то удивительно грустное и отталкивающее в том, что человек сорок лет спустя продолжает спорить с окружающими, пытаясь доказать, что то или иное стихотворение посвящено именно ей, а не другой пассии поэта. Лежит на таких разборках, на грубых, мелочных словах о «старушках в эмиграции» и «трех дементных старухах», спорящих с ней, печать, хм, сложного характера и не менее сложной жизни.

Но оставим все это за бортом, первичны все же стихи Гумилева. У меня было очень странное чувство, что гибель его, сделавшая его столь легендарной фигурой, была удивительно случайна – заметная часть советской поэзии выросла из Гумилева, и речь не только об очевидных революционных романтиках вроде Тихонова или Багрицкого. Гумилев слишком искренне принимал на веру риторику революции – диалектика отрицания отрицания вернула очень многое из того, чем он бредил, в мейнстрим, не прошло и двадцати лет. Пусть теперь это были полярники и летчики вместо конквистадоров и пигмеев-каннибалов, но суть, на мой взгляд, от этого не изменилась (Коган с «Бригантиной» не даст соврать). Мог бы триумфально вернуться в СССР в 30-е, что твой Куприн.

Ничего не могу с собой поделать – нравятся мне эти путешествующие джентльмены. И ведь не так уж важно, с какой целью они это делают, для того, чтобы пропитаться мировым духом, как Гумилев, или в поисках пшеницы, как Вавилов (посетивший почти те же самые места, что и Гумилев, только в 1926-1927). В компанию к ним можно добавить и Арсеньева с его Дальним Востоком, а к нему и Фадеева, чей Дальний Восток в «Разгроме» не менее ярок. Есть, есть у нас своя традиция, не хуже всяких там Флоберов и Лоуренсов Аравийских.