5

Почему-то мне всегда казалось, что эта антиутопия, в отличие от "1984" и "Мы", должна закончиться крахом системы, установленной государством. Уж не знаю, из-за чего возникло такое мнение, но читать я начинала, естественно, с ощущением, что вот сейчас появится герой, который одним движением сотрет весь ужас нового общества, расписываемый Хаксли с самой первой страницы, люди придут в себя и все станет замечательно.

Ощущение это заметно поблекло и поистрепалось уже к концу второй главы, когда повествование начало скакать от одного события к другому, представая сначала в виде отрывков, затем абзацами, а под конец и вовсе предложениями или несколькими словами. Впервые, наверное, за мою читательскую практику, возникло чувство, что герои романа буквально окружили меня и выкрикивают свои слова как лозунги. Еще немного - и кинутся, разорвут на части.

— Как я уже упоминал, было тогда нечто, именовавшееся христианством.
— ...лучше новое купить.
— Мораль и философия недопотребления…
— Люблю новое носить, люблю новое носить, люблю…

Бррр, снова мурашками пробрало!

Словом, вера моя в счастливое завершение книги стала гораздо более осторожной. Я уже практически приготовилась к краху надежд. И тут - раз! - будто гром небесный, появился он - Бернард. Совсем не такой, как окружающие, не принимающий устоев общества, а потому этим обществом и не принимаемый, имеющий собственную точку зрения, даже внешне на своих сокастовцев не похожий. Сияющих доспехов не хватало разве что для полноты образа. Короче говоря, решила я, что вот он, герой и спаситель, уселись поудобнее и начала ждать начала "спасательной операции".

Но страница пролетает за страницей, а спасения окружающих нет. Да и герой мой оказывается обычным мелочным человечишкой, мечтающим лишь об общественном признании, да о толпе женщин, согласных в любой миг с ним ночь провести. Определенно что-то не то. Но кто же тогда? Гельмгольц персонаж второстепенный, Линайна и Директор не подходят. Его Фордейшество Мустафа Монд? Тоже нет.

Ох, да вот же он! Джон, выросший в резервации индейцев, имеющий (стыдно даже сказать!) мать и отца, знаток Шекспира, пережиток прошлого, единственная, наверное, чистая и светлая душа во всем романе. Дикарь, ищущий света, истины, знания. Человек, действительно противопоставленный всему этому обществу потребления, с его детьми из пробирок, с меньше даже, чем эмбрионального состояния, разделенного по кастам не только правами и цветом одежды, но даже физической и психической конституцией; с его гипнопедией, с пеленок вбивающей людям в голову истины в духе "Прямо чудесно, что я бета, что у нас работа легче. И мы гораздо лучше гамм и дельт."; с его сомой, которую "ам! — и нету драм"; с его смертонавыками, электромагнитными гольфом, синтетической музыкой и многим другим.

В общем, сцены в Парк-лейнской умиральнице я дожидалась с нетерпением, надеялась, что это станет началом перелома. Но - нет. Общество цело, Его Фордейшество очень четко разложил по полочкам сознания, по какой причине перемены невозможны, заодно порадовав, что инакомыслящих в этом обществе не убивают. Надежды мои, естественно пошли прахом, Джон, к сожалению, тоже. Прав был Бернард:

Да и не лучше ли подождать с восторгами, увидеть прежде этот дивный мир?