3 Скушай асфодельчик!

На острове Лотофагов - +32, без осадков; у Циклопа - +27 в тени пещеры; на острове Эола ветер северный, 9 м/с, опять не по пути, ясно,+28; у сирен - +35, вода +26; между Сциллой и Харибдой - +30, видимость 35 км, в Петропавловске-Камчатском в царстве Аида — полночь. Про Итаку гисметео ничего не сообщает, равно как и про деревню Гадюкино. Очевидное: слишком уж дырка от булавки на карте, но туда от Кефалонии (+35, не забудьте панамки, бриз обманчив) — 40 км — палкой докинуть. Хотя.. как знать. Палкой-то, конечно, можно попробовать, а вот паром с континента не каждый смельчак дождётся — в Греции по расписанию только сиеста. Невероятное: там вечная сырость от слёз Пенелопы и все скалы, козы, пляжи и Perantzada Art Hotel окутаны бесконечным саваном тумана, который она то прядет, то распускает и снова прядет. А чем там ещё заниматься, на той Итаке? Ну, разве что монолог Молли Блум разучивать ещё можно («да я сказала да я хочу да»). Но нет, спасибо, как-нибудь потом. Будь я хоть в какой-то степени Улиссом, тоже бы мимо проскочила пару-тройку раз под надёжным прикрытием божьего гнева. Способность, к слову, доисторических персонажей десятилетиями самозабвенно блуждать в трёх соснах давно уже не будоражит воображение и не кажется мне противоестественным, но необходимым условием для благополучного существования исключительно в пространстве мифа: какие такие неведомые фарватеры прокладывал Одиссей 10 лет в полузамкнутом Эгейском море? как Моисей с такой толпой евреев умудрился не вытоптать Синайскую пустыню до состояния правительственной трассы, за 40-то лет? Не, ну а в чем проблема, собственно? Мой совершенно немифический приятель Алексей тоже вот кран не может починить пятый год уже. Всё меняется, он течёт.

Арифметическая загадка Пенелопы раздражала с детства куда сильнее: у взрослой тётеньки лет, наверное, семнадцати, муж, видите ли, совсем Одиссей, уплыл за хлебом и болтается где-то 20 лет подряд, а она его ждёт-не-дождётся, что, конечно, крайне уныло, достойно подражания и душеполезно, но стойте же! - какие, Цербер раздери, вдруг толпы женихов?! (хоть и царица, но Итаки же, да и гравитация 33 столетия назад вряд ли бережнее относилась к сиськам простых смертных), какие состязания за руку, сердце и бутылку рома? Ей же, простите - пальцев на руках и ногах не хватит — 37 лет??!! И не то чтобы я была прежде убежденной эйджисткой, фашисткой красоты и прочими нереальными феминитивами от слов «шовинист» и «сексист» (а кто не был?), просто… ну просто столько ж не живут! (хотя вот к хитрозадому супругу её, забегающему мимоходом к Аиду как в пыльную дедовскую хрущёвку за гитарой — никаких вопросов, да и солдаты из русских сказок, 25 лет учившиеся варить кашу из топора, представлялись просто очень древними, но живенькими такими старцами). А Пенелопа со своей невзрачной повседневностью и отупляющим ожиданием у моря погоды отлично вписывалась именно что в общество бесплотных духов, мреющих в полях асфоделей за Стигийскими болотами, где заняться решительно нечем: ну разве что прясть и распускать, переливать из пустого в порожнее, разводить сырость, водить циклические хороводы, давать ценные советы по работе Сизифу, пересказывать Харону монолог Молли Блум ещё можно. Что воля, что не воля — всё равно.

Этвуд тоже, похоже, не видит разницы. Её Пенелопа Икарьевна высказывает свою точку зрения на события, законсервированные для длительного хранения слепым рапсодом, как раз бесцельно бродя по набережной Ахерона, безусловно мёртвая, то есть отжившая своё. Про эту самую бывшую жизнь она и ворчит-язвит-ноет-рассказывает, занимаясь вскрытием вздутых банок и бытовой десакарализацией, поминая лихом лучшие годы жизни, высокомерную свекровь, слабовольного свёкра, бестолкового сына, сестру, нечувствительную к гравитации, осторожничая насчёт мужа — а вдруг, неровен час, вернётся? И — главное в версии отчаявшейся домохозяйки и её неслучайного медиума, самопишущей феминистки — это патентованные последней стенания по служанкам. На этот раз тем самым служанкам, которые нашли-таки, чем заняться на Итаке: пили вино и занимались сексом с молодыми обаятельными раздолбаями, хамили зануде-хозяйке и были повешены понаехавшим старцем Одиссеем на стропилах родного дома. О бритве Оккама бесплотные, очевидно, не слыхали — острые предметы им вообще без надобности. Поэтому версия Пенелопы Этвуд вышла натужная и работающая через раз. Двенадцать повешенных — это, оказывается, что-то вроде элитного подразделения, специально обученный с младенчества дезинформации войск противника спецназ верной жены, объединенные идеей женской солидарности верные товарищи(хи?), хамство и бл*дство для отвода глаз, они тоже ткали и распускали. И пострадали не только невинно, но и бесчеловечно, как порченные предметы, непригодные более в приличном хозяйстве крепкого собственника. А ещё они выполняют в этом кухонно-коммунальном эпосе функцию хора, кордебалета, лекторов для первого курса по антропологии и символике мифа, а также беспощадных эриний, всякий раз страшно зыркающих, когда Одиссей забегает к Аиду за гитарой. Хозяйка Пенелопа шикает на отряд потерянных бойцов, уверенная что именно из-за них супруг не хочет остаться и бродить с ней среди асфоделей, а не хрен знает где опять. Ага, всё оно так и есть. Пенелопиада длиной в бабий век, аидову вечность и 192 страницы.

Будь я хоть в какой-то степени Маргарет Этвуд, воспринимала б феминизм не как заранее проигранную войну, а как самоидентификацию, отход от мифов и легенд о женщинах, попытку разглядеть их реальные очертания при любой актуальной видимости. А то, что реальность оказывается такой себе, не впечатляющей - ну так и Итака (дом не Одиссея, но Пенелопы) - невзрачный островок, насквозь продуваемый ветром, плоский на фоне всему-голова Кефалонии (кефалоса, фаллоса), без особых возвышенностей, живущий прошлым и прожорливыми женихами туристами. Но добраться туда сложно и как показывает любая нормальная одиссея - невозможно вообще. Да и делать там в общем нечего.