3

Я уже стал всерьёз сомневаться, что доберусь когда-нибудь до неё. И несколько дней, постепенно перетекающих в недели, Стендаль не отпускал моего взора от своих строк. И это было вызвано, как явствует из оценки, отнюдь не интересом. Книга шла со скрипом, но всё же иногда резво удавалось прошмыгнуть несколько страниц, но недолго. Просто «Стендаль же!»

Первоначально книга должна была стать неким откровением для своих современников (и, надо сказать, она им стала) и до сих пор довольно популярна в широких кругах читательской аудитории. Но всё же что-то ей недостаёт. Хочется думать, что перевод не попортил языка романа. Скорее, дело именно в композиции, структуре, манере авторского письма: повествование здесь разворачивается не очень ровно, имеет свои взлёты и падения, холмы и ухабы. Показалось, что Стендаль пытался запихнуть в свою книгу как можно больше героев, событий, затронуть как можно больше струн жизни современного ему общества, и не всем сюжетным линиям был дан ход. А, как известно, ружьё должно когда-нибудь выстрелить, раз его повесили. Создалось впечатление, что в первоначально написанную книгу были зачем-то вклеены, наспех вписаны события, которые не играют роли в дальнейшем повествовании. Политика — зачем? Тайное собрание реформаторов — зачем? Эти события, скорее всего, должны были оформить, дополнить, сделать более полноценной и выпуклой картину той жизни, в действительности же вызывая недоумённое пожимание плечами. Ну Жюльен. Ну видел. Ну посещал. А итог? Вынес ли он для себя что-нибудь оттуда? Он и так был в смятении, и так. Ладно, мы расширяем горизонты познания, значит, угу…

Сореля вообще можно назвать эдаким анахронизмом, пережитком прошлого, взращенного на другой почве. И для некоторых он становится идеалом, символом, для основной же человеческой массы Жюльен — лишний человек, которому не находится места нигде. И это «нигде» включает все «нигде», которые есть. Душа вечно (слово подчеркнуть двумя красными чертами) метущаяся, первоначально находит покой, гармонично сосуществуя, со своим образом жизни и мыслей, но, переселяясь и поднимаясь всё выше и выше, он не хочет приспосабливаться под те правила и табу, которые здесь, «выше», приняты. Но ведь так невозможно жить; волей-неволей приходится подстраиваться под установки, навязываемые той социальной прослойкой, в которой живёшь (о да, с волками жить — по-волчьи выть да и в чужую избу со своим уставом…). Жюльен же не хочет с этим мириться просто так, но и бороться тоже не собирается. Он пытался оставаться самим собой, но постепенно, чего и требовалось ожидать, он теряет те качества, которыми так гордился, которые ценил в себе и воспитывал. Ибо, чего и добивался Стендаль своим романом, далеко не везде и не всеми ценятся эти качества, которые, по идее, первоначально были мерилами истинных человеческих отношений и которые постепенно выживаются и вытравливаются. И даже любовь, такое чистое чувство, попала под этот вселенский пресс. Безрассудство её почило всуе, теперь же в чести сомнения в оценке обществом, боязнь его порицаний и даже отверженности. А окружающие тоже не дремлют, они так и спешат протиснуться хоть в щелочку, хоть в замочную скважину лишь бы утереть нос остальным и задавить соперников.

Но всё же поразительно, как герои так быстро переходят от одного душевного состояния к другому, мысли их скачут, как бешеные лошади с выпученными глазами, не подчиняясь никаким естественным правилам. Да, ля мур и все дела — наслышаны о её способности толкать людей к неразумности. Тут же немного перебором попахивает. Также постоянное тыканье носом, что «а вот он-то/она-то и книг никаких не читал(а), добрых людей не видел(а) даже по телевизору, горести с унижениями испытывал(а), только стал(а) воплощением добродетели и честолюбия и готов(а) пасть к ногам первой(ого), кто, луноликий, этими качествами обладает» показалось дико надуманным. Разве не общество воспитывает человека, создавая и взращивая в нём те качества, прививая те действия и поступки, которые им, этим обществом, считаются истинными? Но тут же получается, что среди свёклы и от неё родилась морковь, ищущая и ждущая встречи с другими морковками по себе. Странно всё это, товарищи. Откуда она может знать, что где-то существуют другие морковки, и вести себя надо не по-свёкольному? Charmant, charmant!

Вот ещё что не люблю, когда автор то и дело лезет со своими объяснениями происходящего, разжёвывает его и раскладывает по тарелочкам. Читатель уж, извините, не так глуп, чтобы самому сделать выводы, что там да почему. Тут же это похоже на: «вот видите, детки, какие люди бывают, и это плохо, п'нятненько?» За что же вы так с нами, сеньор Стендаль?

Да ещё и