5 " Я винтик — и только"

Наверное, каждый из нас, по литературе и кинематографу знакомый с бесчеловечными ужасами, творившимися в концентрационных лагерях фашистской Германии, не единожды задавался вопросом: «Кто все эти люди, приложившие руку к уничтожению целой нации, к этим зверствам и жестокостям, ставящим под сомнение все существующие нормы нравственности, морали и понятия о «добре и «зле»? Кто они были раньше и как превратились в чудовищ?».

Ответ на этот вопрос предлагает нам французский писатель Робер Мерль, и сам побывавший в роли заключенного в лагере для военнопленных во времена Второй мировой войны.

Прототипом главного героя романа Рудольфа Ланга является реально существовавший человек – Рудольф Хёсс, занимавший во время Второй мировой войны сначала пост коменданта концентрационного лагеря Освенцим, а затем ставший инспектором концентрационных лагерей. Кстати говоря, существуют биографические заметки этого самого Хёсса, однако, до сих пор отсутствует какая-либо уверенность в их подлинности.

В версии событий, предлагаемой нам французским писателем, зарождение личности «палача» происходит еще в детские годы. Отец Рудольфа, религиозный фанатик и деспот, строгий, суровый и жестокий, держит в страхе всю семью – и заставляет всех жить по его правилам: никаких отклонений от раз и навсегда установленного порядка, никаких разговоров за мытьем окон, постоянные молитвы и наказания за ослушание. Даже выбор будущей стези для своего сына отец оставляет за собой – несмотря на тягу мальчика к военному ремеслу, отец принуждает его стать священником.

Очевидно, что такое неблагополучное детство вкупе с дурной наследственностью не прошли даром для Рудольфа – и по мере чтения всё ярче и отчётливее проступает его диагноз: Рудольф – психопат. И это вовсе не ругательство в его адрес, а вполне себе медицинский термин.

Рудольф, как и многие другие люди с психопатией, не способен к эмпатии и глубокому переживанию сложных эмоций, например, таких как привязанность, вина и радость - вспомните его мысли после гибели его единственного товарища, приютившего юношу в трудные для него дни –

Все дни после этого, когда мы отступали, я думал о Шрадере. Я представлял себе, как он, застывший, сидит в могиле, и иногда во сне мне чудилось, что он делает отчаянные попытки встать и пробить головой промерзшую землю. И все же я не очень страдал от того, что его нет рядом со мной.

Также он периодически страдает от галлюцинаций и подвержен маниакальному стремлению к упорядоченности и ритуалам во всех сферах своей жизни (обсессивно-компульсивное расстройство привет!).

Но тем не менее, для окружающих эти проявления «ненормальности» остаются незамеченными, и Рудольф вполне благополучно продолжает находиться в социуме и даже заводит семью (правда, женился он всё-таки «из-под кнута» - по требованию своего работодателя).

И мало-помалу семейная жизнь на собственной ферме по-своему смягчает черствое сердце главного героя, он всё больше и больше становится похожим на обычного, нормального человека. Но его страсть к упорядоченности, к жизни в соответствии с заранее установленным распорядком и приказами свыше, а также мнимый патриотизм:

Существует лишь один грех. Слушай меня внимательно, Рудольф: грех быть плохим немцем.

- приводят Рудольфа к порогу партии СС.

А там его встречают с распростертыми объятиями, ведь негласное правило отбора членов партии – это

От эсэсовца требуется лишь верность, то есть повиновение. Наш долг, наш единственный долг — повиноваться.... Эсэсовец должен быть готов прикончить собственную мать, если получит на то приказ.

Для Рудольфа, всю жизнь избегавшего ответственности за свои решения и поступки, это идеальное требование, которому он на 100% соответствует.

Очень показателен момент, когда жена героя Эльзи, узнав о его настоящих служебных делах спрашивает, что было бы, если бы Рудольфу приказали расстрелять их маленького сына.

Вот видишь, ты не уверен! И прикажи тебе рейхсфюрер убить Франца — ты бы сделал это! — Она стиснула зубы, как-то вся собралась, и глаза ее загорелись жестоким, звериным огнем. Эльзи, такая мягкая, тихая... Я смотрел на нее, словно парализованный, пригвожденный к месту этой ненавистью. — Ты сделал бы это! — с яростью выкрикнула она. — Ты сделал бы это! Не знаю, как это вышло. Клянусь, я хотел ответить: «Конечно, нет!» Клянусь, я так и хотел ответить. Но слова снова внезапно застряли у меня в горле, и я сказал: — Разумеется, да.

Ту часть повествования, которая посвящена описанию организации процесса массового уничтожения еврейских заключенных в концлагере Освенцим, невозможно читать без содрогания и безмолвного крика в глубине души. Деловитость и практичность Ланга, находчивость и сноровка, проявляемые им при разработке проекта и сооружении газовых камер и печей, призванных уничтожить как можно больше людей за короткий промежуток времени, вызывают отвращение и абсолютно полное непонимание всего происходящего.

Как объясняет сам герой:

Я всегда думал о евреях термином «единицы». И никогда не думал о них как о людях.

Но как нельзя не думать о них, как о людях, когда на твоих собственных глазах их, полностью раздетых, проводят в камеру, обещая напуганной толпе душ и дезинфекцию, а затем ты наблюдаешь, как в эту камеру забрасывают кристаллы яда, которые, испаряясь, превращаются в ядовитый газ, заставляя людей корчиться и содрогаться в предсмертных муках, пока их обездвиженные обнаженные тела, перепачканные экскрементами, не предадут огню. А среди этих людей основным большинством были женщины, старики, дети…

Абсолютная бесчувственность Ланга в этом плане может объясняется лишь его психическими отклонениями. Любой нормальный, психически здоровый человек просто не выдержит этого бесчеловечного обращения с людьми, этих ежедневных, повторяющихся картин массовых убийств и насилия. В этом отношении главному герою противопоставлен его ближайший соратник и помощник – Зецлер.

Я кончаю с собой потому, что больше не в состоянии выносить этот ужасный запах горелого мяса. Р. Зецлер, оберштурмфюрер СС.

Самое страшное, что Рудольфу никогда не суждено осознать какой ужасающий грех он взял на собственную душу, не суждено испытать раскаяния и угрызений совести. В разговоре с американским репортером, уже будучи обвиняемым в Нюрнбернском процессе, он отвечает ему на вопрос о чувстве вины:

— При чем тут угрызения совести? Возможно, уничтожение евреев и было ошибкой, но не я отдал такой приказ.
...вы, быть может, иногда думали о тысячах несчастных людей, которых вы послали на смерть? - Да, иногда. - Ну а когда вы думаете об этом, что вы чувствуете? - Ничего особенного я не чувствую.

Окончательно же любая попытка понять логику Рудольфа разбивается после его реакции на самоубийство Гиммлера. Здесь Ланг впервые проявляет яркие эмоции, которые пробивают броню хладнокровного бесчувствия.

— Он предал меня. — Рейхсфюрер? — послышался голос Георга. Я увидел его глаза — он смотрел на меня с упреком — и закричал: — Ты не понимаешь! Он давал нам жуткие приказы, а теперь вместо него должны расплачиваться мы. — Рейхсфюрер! — воскликнул Георг. — Ты говоришь так о рейхсфюрере! — ...Вместо того, чтобы прямо посмотреть в глаза врагам... вместо того, чтобы сказать: «Я один несу за это ответственность!» Так вот что он сделал!.. До чего просто! Разгрызть ампулу с цианистым кали и бросить своих людей на произвол судьбы! — Не скажешь же ты... Я разразился смехом. — «Моя честь — это верность». Да, да, это для нас! Не для него! Для нас — тюрьма, позор, веревка... — Они тебя повесят? — изумленно проговорил Георг. — А ты что думал? Но мне все равно, слышишь? Мне все равно! Смерть — этого я боюсь меньше всего. Но мысль, что он... вот что приводит меня в бешенство.

- Вы не поняли мой вопрос. Вы и до сих пор убеждены, что необходимо было уничтожать евреев? - спросил он после короткой паузы. - Нет, теперь я в этом не убежден. - Почему? - Потому что Гиммлер покончил с собой. Он удивленно взглянул на меня, и я продолжал: - Это говорит о том, что он не был настоящим начальником. А если он не был настоящим начальником, то он мог мне лгать, представляя уничтожение евреев как необходимость. - Следовательно, если бы пришлось начать все с начала, вы бы не сделали этого? - Сделал бы, если бы получил такой приказ, - ответил я.

То есть, даже зная, что приказ заведомо ошибочный, ложный, несправедливый, противоречащий догмам здравого смысла и понятиям морали, добра, милосердия, он всё равно выполнил бы этот приказ. Даже если бы для его выполнения пришлось застрелить собственного маленького сынишку. Зато

Отныне вся моя жизнь, до последней минуты, была подчинена долгу.

Вот мы и получили ответ на вопрос, кто все эти люди, приложившие руку к массовому истреблению человеческих жизней и зверскому насилию. Это не люди. И не животные, поскольку и животным ведомы привязанность, сочувствие и забота с лаской. Это просто винтики, как называет сам себя Рудольф:

Но ты не понимаешь, Эльзи, я винтик — и только. В армии, когда начальник отдает приказ, отвечает за него он один. Если приказ неправильный — наказывают начальника. И никогда — исполнителя.

Однако и тут он тоже ошибся. Подтверждение тому – приговор суда.