5

0,94 метра, скат, дощечка, лук.

Прочёл «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса. Читал долго, возможно, непростительно долго. Где-то продирался, где-то проглатывал. Явно столкнулся с собственными завышенными ожиданиями: так долго присматривался к этой книге и так много о ней слышал, что заранее считал её гениальной. Она, может, и не гениальна в целом, но в ней есть очень сильная изначальная идея и несколько сцен просто великолепных.

Изначальная идея – человек отказался взрослеть, глядя на поганенький мир взрослых. Оскар Мацерат в трёхлетнем возрасте упал с лестницы в подвал головой вниз и таким образом абсолютно осознанно остановил свой рост, на долгие годы оставшись 94-сантиметровым карликом, только и умеющим, что беспрерывно барабанить. Барабанная дробь заменяет ему язык, дает выход всем его эмоциям, становится смыслом его жизни. Несмотря на то, что и мозг его продолжает развиваться, Оскар притворяется неразумным ребёнком, чем спасает себя от многих бед – и вовлекает в беды иные. Да, родился мальчик на границе Польши и Германии в 1924 году, а повествование заканчивается в 1954-м – читатель видит жизнь главного героя в срезе самой, наверное, страшной эпохи в европейской истории, и этот момент здесь ценнее всего.

Больше рассказывать о сюжете не стоит, так как всё остальное – уже частности. Но вот пара частностей изумительно хороши.

Первая сцена, приведшая меня в восторг, это сцена атаки немецких войск на польскую почту (книга вторая, главы вторая и третья). Раненого коменданта Кобиеллу Оскар и его дядя Ян прислоняют к стене так, чтобы он не валился набок, находят уцелевшую колоду карт и начинают втроём играть в любимый ими скат. За стенами почты – стрельба, взрывы, крики погибающих людей, Кобиелла истекает кровью и то и дело теряет сознание. Ян и Оскар раз за разом толкают его и приводят в себя – для того, чтобы он продолжил партию в скат, потому что в него можно играть только втроём, а больше на почте не осталось живых. И, пишет Грасс, «Кобиелла все время был при деле, разве что снова обмякнет на своих подтяжках и его придётся подбадривать пинком в бок. Играл он, надо сказать, совсем не так плохо, как, судя по всему, было ему самому. А обвисал он, лишь выиграв очередную партию или посадив на контре меня или Яна. Выиграть или проиграть – это уже не составляло для него разницы. Он теперь существовал только для самой игры. А когда мы считали и пересчитывали, он косо повисал на чужих подтяжках, дозволяя лишь своему кадыку испуганно подёргиваться и тем подавать признаки жизни от имени коменданта Кобиеллы». Наверное, одно из самых удивительных описаний борьбы за жизнь и за смысла жизни, которое мне доводилось читать. Живёт, пока играет в карты, пока нужен в качестве третьего… Другой мотивации жить у Кобиеллы попросту нет, но даже эта помогает не умереть какое-то время.

Вторая сцена, тронувшая меня до глубины души, растянулась на целую главу (книга третья, глава «В Луковом погребке»). Фердинанд Шму вскоре после войны стал владельцем небольшого трактира под названием «Луковый погребок», и это заведение пользовалось огромной популярностью у горожан. О первых послевоенных годах в Германии говорили: «Это время, когда у нас уже не осталось слёз, чтобы плакать», – и Грасс блестяще обыгрывает эту метафору. Люди идут в погребок к Шму затем, чтобы вдоволь поплакать и открыться в слезах друг перед другом. В начале вечера каждому посетителю выдавалась небольшая разделочная доска (в форме рыбки или свиньи), кухонный нож… и большая луковица. Одновременно все начинали чистить луковицы, снимая один слой шелухи за другим… «Вот именно по причине бесслёзности люди, которые могли себе такое позволить, и ходили в «Луковый погребок», где хозяин подавал им кухонную дощечку – свинью или рыбу, кухонный нож за восемьдесят пфеннигов и самую заурядную огородно-садовую кухонную луковицу за двенадцать марок, а потом её крошили на мелкие и ещё более мелкие части, пока луковый сок не добьётся результата, – а какого результата? – а такого, которого не мог добиться весь мир и все страдания этого мира – круглой человеческой слезы. Тут все плакали. Тут наконец-то снова все плакали». Попахивающая абсурдом, но очень сильная сцена.

В 1999 году, спустя сорок лет после выхода «Жестяного барабана», Гюнтер Грасс стал лауреатом Нобелевской премии по литературе с формулировкой: «За то, что его игривые и мрачные притчи освещают забытый образ истории». Нечастый случай, когда я могу полностью согласиться с Нобелевским вердиктом, – точнее обозначить особенности грассовской прозы и её ценность для сегодняшнего дня, по-моему, просто невозможно.

Этот текст у меня в ЖЖ