3 Воображаемые женщины мамкиного творца

В общем история такая. Стареющий творческий человек, своего рода Леонардо нашего времени, одаренный всеми возможными талантами и все на уровне "для вечности" - тут он вам и поэт, и прозаик, и художник, спасибо что хоть не танцует, внезапно впал в истерический романтизм и влюбился в какой то призрак прошлого. Несмотря на наличие любящей его женщины - причем необычайно красивой женщины, что подтверждают даже случайные зрители - он создал себе образ недоступной прекрасной дамы из каких то полунамеков - тут вам и строгий высокий воротничок, и соболиная шапочка, и золотистые кудри, ах-ах - и напичкал его доморощенным мистицизмом. Вот дескать он перемещается к ней сквозь слои времени, вот она к нему вдруг звонит из 1908 в 1983, вот он сегодня стоит у её могилы, а завтра уже с нею на извозчике катит по питейным заведениям, да вот только с одной стороны завтра, а с другой - три четверти века назад. Однако ее призрачность и удивительный парадокс перемещений не мешает ему шпилить эту таинственную красавицу, крутить с ней роман и бегать на свидания то в дореволюционный Петербург то в Ялту, то куда ещё.

А ту самую красивую живую и теплую женщину он ещё с интересом препаратора разбирает на куски - мол тут хороша а тут не очень, не достаточно, почти идеальна. Сам то, "бородатый и уже немолодой субъект", небогат, живёт с мамой, непечатается толком, ведь его не понимают редакторы, он же пишет для вечности - в общем творец в худшем из возможных значений, а туда же, мозги влюбленной в него дуре-красавице полощет, три года как обещал жениться и все тянет, сам не зная почему (да потому что все мечтает о том что снизойдёт из глубины веков чудесное создание, да возьмёт его очищенным от всей кожуры и бороды в свои руки в шелковых перчаточках да и полюбит непонятно за что, и вдохнет в него талант как муза да и будет смотреть на него с обожаением не три часа, как он скрупулёзно подсчитал, восхищалась им его Настасья, а так чтобы вот все время,чтобы он понимал, что его художественные пришептывания и творческие высеры вообще кому то нужны).

И ну конечно, эта волшебная баба, эта чудо-женщина, вот она то его оценит.

"Но мне нравятся ваши стихи. Мне безумно нравятся ваши стихи. Случайно купила у букиниста ваш сборничек за двугривенный, полистала и разволновалась. Ничего похожего никогда, нигде, ни у кого… Вы небось и сами не знаете, кто вы такой! Вам когда-нибудь говорили, кто вы такой? Послала письмо в издательство. Мне ответили. Сообщили ваш адрес и номер вашего телефона. А в книжке есть ваша фотография. Вы не только талантливы, но еще и красивы!"

Вот она то поймет и его талант и его внутреннюю душевную красоту и его ум и все время не замолкая будет говорить только о нем, о нем, великолепном, талантливейшем, прекраснейшем, умнейшем! Будет лепетать восхваления ему не изредка, как непонимающее его величие простые женщины, а только о нем и будет говорить, лишь бы выразить свое восхищение им.

Все вокруг ниже его, все даже рядом не стояли с его талантом. Коллеги по творческой профессии для него даже не достойны имён: проще обохнать их как "Просто знакомый литератор" и "Ещё один знакомый литератор" да так и передавать их диалоги, словно обезличенные заявления картонных фигур.

Даже сверкающая звезда, эта тень из прошлого, впечатляющая всех своим голосом певица Ксения Брянская, даже она, понимаете ли недостаточно хороша для нашего доморощенного супергероя. Он, придумав ее сам (ну или допустим, переместившись в прошлое к ней) позволяет себе ее покровительственно поучать:

"В своем жанре ты выше всех похвал. Ты уникальна. Ты просто чудо. Но само твое дело с изъянцем, сам жанр чуточку легкомыслен, легковесен и от большого полноценного искусства стоит на некотором расстоянии. Ты даришь публике то, что ей хорошо понятно, то, чего она ждет, то, что она предвкушает, заранее облизываясь. Ты доставляешь ей почти чувственное удовольствие, ты развлекаешь ее, ты делаешь ее будничное существование более уютным. А искусство подлинное вырывает человека из привычности земного бытия и погружает его в мир непривычный, в мир великих страстей, высоких помыслов и возвышенной красоты. Это искусство дарит нам радости, которым нет цены. Оно не стареет и не умирает. Оно вечно."

Ну коне-е-ечно, только наш стареющий поэт один верный служитель искусства, никому напрочь не нужный в своем оригинальничаньи. А все остальные так, в лучшем случае могут рядом постоять.

Бесит, бесит, это кобелиное, наглое, балованное превосходство, ничего на самом деле под собой не имеющее, кроме любви престарелой мамочки да терпения влюбляющтхся в этот павлиний хвост презрения и хвастовства женщин.

С какой то болезненной извращенностью этот токсичный недотворец выбирает себе великолепных женщин, а потом старательно низводит их в своих глазах - и, главное, в их самовопсприятии. Показательно, что ровно после указанного эпизода с поучениями от никому не нужного стихоплета популярной профессиональной певице, он начинает завет ее больше не Ксенией, а Ксюшей. И пусть в больном воображении главного героя она сама попросила его придумать ей ласковое имя, но и сама же указала, что этот вариант ей кажется "по-крестьянски простоватым". Ровно также существующую в его реальной, или, допустим, современной жизни красавицу Анастасию, он с первых строк зовёт простецкой и анахроничной Настасьей, даже на уровне имён низводя обеих женщин до низшего сословия. Конечно, что может быть проще, чем поучать содержащую тебя бабу (а упоминание о том, что Ксения покупает картины нашего человека возрождения едва заметно, хотя иначе откуда бы взялись те деньги, которые он бездумно швыряет в ресторанах в девятьсот восьмом? А потом жаловаться, что она, дескать, "неудобная женщина". Тьфу.

Нашему герою конечно мало одной воображаемой любови: на фоне мелькает по-прежнему верная, но банальная в своей реальности Настасья, но этого тоже мало. И вот, ровно посередине книги он выдумывает себе новую героиню, в которую, оказывается, влюблен уже давно. Поэкспериментировав с началом века (всего то 75 лет отмотав), он решает не мелочиться, и фантазийно телепортируется в Древний Египет, прямиком к царице Хатшепсут. Но эта игра не привлекает его надолго - а вот история Ксении, воображенная им в его поэтическом пароксизме, плавно двигается к финалу. Нафантазировав себе трагедию, герой погружается в пучину придуманного страдания, доведя себя до полного сумасшествия. Его фантазии престарелого импотента о влюбленных в него женщинах становятся уже попросту смешными, герой накручивает вокруг себя кокон из самовосхваления и анекдотических иллюзий, а параллельно разворачивает прямо таки детективную историю в духе раннего романтизма - с призраками прошлого, обречённым любовниками и внезапными смертями.

Самое противное в книге - это он сам, этот жалкий, душный, стареющий поэтишкая возомнивший себя записным ловеласом, покорителем женских сердец и вершителем судеб, но даже в мечтах своих неспособный на решительные действия, а оттого окончательно запутавшийся в фантазиях. Его отношение к окружающим, особенно к женщинам - совершенно потребительское, он на самом деле вовсе не заинтересован в них, как в людях, а воспринимает какими то объектами, словно бы куклами в которые он, престарелый ребенок, может с удовольствием поиграть. Предельно эгоистическая, эта история и обрывается когда кончается дурацкая игра.