4 History repeating

Жанр: постапокалиптика + псевдоисторический роман + социалка + роман-взросление. Такие книги тяжело читать: после них камень на душе. Как от фильмов Звягинцева, безнадежных и беспросветных, где нет положительных героев, которым ты мог бы отдать свое сердце и смотреть на выдуманный мир их глазами. Каждый персонаж чем-то неполноценен, причем мерзко неполноценен, то есть понять причины его духовного уродства можно, но принять и оправдать – нет. Такие книги очень тяжело читать, но оторваться от них невозможно, потому что мир, созданный автором, заглатывает тебя, как левиафан, и не отпускает до последней страницы. Живой язык, в котором слышатся и легенды поморов, и бажовские сказы, и местечковые бывальщины. Живой, хоть и порядком подмерзший мир, который нехотя открывает свои тайны вдумчивому, неглупому и внимательному читателю. Объемные образы, сочные, запоминающиеся и, да, живые и оттого вдвойне страшные. В общем, удовольствие я от книги получила, но, скажем прямо, несколько мазохистское: плакала, кололась, но продолжала есть кактус.

Время и место. Постапокалипсис. Но не ждите, что вас сразу же введут в курс дела: что случилось, когда и почему. Лично я почувствовала себя несчастным мистером Мак-Кинли, который проснулся в «новом лучшем мире», выбрался на поверхность и… замерз, так и не успев до конца разобраться, что же все-таки произошло. Информацию приходится собирать буквально по крупицам, и только к концу романа что-то более-менее вырисовывается. Более-менее, но не полностью. Очень много вопросов остается без ответа. После ядерной войны и ядерной зимы наступил новый ледниковый период. Цивилизация (где-то на уровне XIX века) сохранилась в экваториальном и субэкваториальном поясе. Там снег лежит три месяца в году, а природа напоминает среднюю полосу России («пришелец» Манессе с ностальгией вспоминает березовые рощи родного Лесото). К северу от Кавказа и Черного моря уже начинается тайга и тундра – огромный Еловый остров, населенный практически первобытными разрозненными общинами. Короткое лето не позволяет вызревать сельскохозяйственным культурам, поэтому живут они рыболовством, собирательством и разведением скота. Можно было бы добавить и охоту, но в начале романа этот промысел не имеет широкого распространения, так как существует табу на убийство живых существ. В древних книгах об этом написано так:

«Несомненно, такое резкое неприятие насильственной смерти является рефлекторным ответом, которое общество в лице своих наиболее экзальтированных представителей дало на чудовищную жестокость последней войны. Полный отказ от убийства является, пожалуй, главной отличительной чертой этих фанатиков, которая выделяет их из массы других сект, возникших на обломках старых религий…»

Но, как вы сами понимаете, такое табу соблюдать довольно сложно, особенно когда хочется кушать, и поэтому убийство принимает изощренные и извращенные формы. Щенок, сваренный живьем в кипятке (не я убил, вода убила). Загон оленей для пропитания (не я убил, дух отлетел от усталости). Младенец-выродок, выброшенный в снежный сугроб (Лед забрал свое). Сжигание на костре, удушение дымом, изгнание в снежную промерзшую тундру… Не я убил. Не моя ответственность.
Возможно, поэтому запрет оказалось так легко нарушить и патриархальные общины затопило кровью. Ведь убивать стало можно, но ответственность так и не появилась. Им дали право, но не рассказали про обязанности.

«Режьте без пощады во имя Науки». Вся история человечества по сути – непрерывно накатывающие волны насилия, жестокости, войн и жертв. Циклы созидания и разрушения. Каждая великая культура строилась на обломках и костях старой, потерявшей зубы и когти цивилизации. Каждая новая эпоха стремилась до основания разрушить предыдущую, надеясь изменить мир к лучшему. Эти благие намерения и привели мир в то состояние, которое мы наблюдаем на страницах романа. Но маятник времени не остановить, алгоритм запущен и новая волна уже близко. Появляется человек, которого не устраивает сложившийся порядок. Плод познания сорван, и запускается новый цикл, повторяя уже пройденные этапы истории в весьма сжатые сроки: первобытный строй, рабовладельческий, автократия, тоталитаризм и в нагрузку к ним террор, революции, бунты, доносы. Велика цена «просвещения»: реки крови, горы трупов и лес черепов на шестах:

«Их было много, никто не знал, сколько – давно уже сбились со счета».

Но ведь жить стало лучше: сытнее, теплее, удобнее…
Так что же это за богиня такая, Наука? По иронии судьбы, имя ее ничего не значит для героев книги, это просто слово, услышанное Головней от колдуньи. Это могло быть другое слово, например «миксер», «Колобок», «Иисус», «Аллах». А то и два или целых три слова: «Свобода, равенство, братство», «Мировая революция». Это символ, знамя, раскрашенный уродливый идол, за которым люди прячут свои амбиции, жажду власти, подлость, трусость, жестокость и страх, пытаясь их оправдать.
А может, не нужно далеко ходить и ответ лежит на поверхности: Наука – это олицетворение самой Истории, кровавой, неумолимой и лицемерной. Хотя лично я к истории как к науке отношусь скептически: слишком предвзяты ее ученые. И если ее пишут победители, то сколько в ней правды?

Одиноко одинокий одиночка. Во льдах.

Впечатление Головня производит довольно тусклое: ни света от него, ни тепла особого. Аутсайдер, одиночка, обиженный на весь свет. Завистливый, трусоватый, хотя приступы совести и прекрасные порывы искренней любви ему тоже не чужды. И это человек, которому суждено изменить судьбу своего застывшего мирка. Но станет он не Прометеем и не Данко – пророком Науки, разносящим, словно споры заразной болезни, благую весть, а «всякий, кто противиться благой вести, да будет умерщвлен».
После крещения кровью, инициации убийством Головня стал превращаться в того, кому сложно сопереживать. Из невзрачного, затюканного загонщика вылупился циничный, жестокий, кровавый диктатор. Как? Наверное, так же, как из художника-неудачника или несостоявшегося семинариста. Особенно прозрачна параллель вождя Головни с другим вождем народов, истребившим всех соратников, чья жена так же сгинула, не вынеся бремени вины за мужа.

Сейчас перед ним стояли не друзья, а слуги, слепые исполнители его воли: преданные и бесстрастные. Такие, какими он сам выпестовал их. Вождь посмотрел на них и отвел глаза, пронзенный острым чувством одиночества.

Ассоциации. Семейные саги про староверов.
Почему-то Нил Гейман - Американские боги . Наверное, просто сама идея столкновения новой и старой мифологии.
В начале – Святослав Логинов - Многорукий бог далайна : тот же неуютный замкнутый мир, попытки выжить в нем, путешествие на край света. Но потом мы пошли другим путем))
Евгений Шварц - Дракон . Отец Огневик, которого Головня мнил корнем всех бед и первого принес в жертву Науке, говорил в 1-й части:

Помните: врага мы познаем не по словесам, кои всегда лживы, не по поступкам, кои лицемерны, но по блеску глаз и скрежету зубовному, по страху и злобе, поражающему души.

Головня в конце 3-й:

Помните: врага мы узнаем не по словам, которые всегда лукавы, не по поступкам, кои всегда обманчивы, но по злобе в душе, по растленности ума, по зловещему блеску в глазах.

По сути, дракона сурового, бескомпромиссного, но свято соблюдающего букву древних законов сменил дракон, взбесившийся от крови и вседозволенности.

Пять копеек от филолога. Филолог возмущен непрофессионализмом редакторов: «одевал рукавицы и давай рубать», «она шлепала их по мордам и одевала на псов шлеи», «одел связку на шею»; «Сполох немного постоял, затем отпустил ее, стянул через голову нательник. — На, одень, пока
кровососы не сожрали», «Куда пошлепал? Меховик одень!»
Филолог – он такой, он дергался каждый раз, как будто от невыносимой боли.

Послевкусие. Лед на зубах хрустит, в носу слипается, и познабливает.

Послемыслие. История повторяется. Люди не меняются. Это закономерно. Но все равно печально.