4

Эта книга мелодична: она, как тихая песня, как прохладная речка; она медлительна и неспешна, как легкий шепот ветра в волосах… Эта книга — вечная недосказанность, она полна легких намеков и уместных троеточий, вечной философии и врожденной жизненной мудрости Ремарка. Эту книгу нужно читать медленно, вникая в каждое слово, стремясь познать суть и глубинные значения, лишь тогда можно увидеть ее красоту.
Чтение было нелегким, но я бы не сказала, что мучительным. По сути, что сложного — просто пуститься в путешествие по четырем континентам вслед за загадочной Гэм. И хоть я не любительница книг, где диалогов в разы меньше, чем сплошного текста, но Ремарк… это просто Ремарк, посудите сами:

Ей показалось, будто все бытие зависит от того, достанут ли пальцы до ладони, и она облегченно вздохнула, когда они наконец сомкнулись. Кровь стучала в ее висках, плечи вздернулись под тонкими бретелями, и внезапно к глазам волной прихлынула нежность.

Размыты последние дамбы, порваны все узы. В сумбурной мешанине ворохом всплыли разнородные события, сплетая в клубок пережитое, желанное и смутное.

Наконец Кинсли остановил коней; они спешились, легли в траву и припали ухом к земле — несчетное множество шумов и шорохов, то близких, то далеких: степь говорила. Незримые стада спешили куда-то в ночи.

Они пообедали в трактирчике на берегу озера. Над водой разливалась тишина ранней осени. Чистый августовский воздух, который словно бы дышит золотом и дарит лесам меланхолические синие тени, прозрачным куполом опрокинулся над миром. Казалось, все имело свое предназначение, все было четко и ясно.

Ночь раскинулась над лесами, мягкая и свободная. Горизонт дрожал, как натянутая струна. Тишина кругом. Словно ожидание. Передышка. А что там, за нею?

Разве это не божественно? Вы тоже увидели это все? Какая образность! Наслаждение — читать такие яркие описания! Среди этой красоты и проходит наше упоительное путешествие. А теперь наконец-то пришло время заглянуть за кулисы волшебных пейзажей и познакомиться с героиней, захватывающей женщиной-индивидуальностью, с красавицей Гэм…

Дальше...

— Ты — поток, прекрасный бурный поток, бьющийся о дамбы. Пока дамбы выдерживают его напор, он вскипает пеной и резво играет прибоем. Он любит эти дамбы, окружает их своей неистовой белопенной любовью. Но его любовь несет разрушение. Она манит, и ласкает, и бьется, и рвет мягкими руками, и дамба крошится, обломки один за другим падают ей в ладони. И тогда она, сметая все на своем пути, устремляется прочь, дальше, дальше, гонимая жаждой биться прибоем и вскипать пеной, — пока не найдет новую дамбу, которую захлестнет своей щедрой любовью и в конце концов тоже разрушит… Но о состоянии дамбы знает лишь ее смотритель, а не поток. Ведь когда поток поднимается к самой ее вершине, конец совсем близко.

Гэм — вечный путешественник, одиночка, индивидуум, познающий общество и явно отделяющий себя от всех других. Эта девушка не желает принадлежать, она не терпит постоянства и постоянно сбегает.

— Я и это знаю, — медленно проговорила она, — и все же уйду… Конечно, тяжко и печально, что от этого что-то сломается… но я уйду, ведь иначе нельзя.

Ее жизнь — круговорот: людей, событий, любовников, жизни… Она уходит, когда становится слишком привычной, когда устает от человека, или тогда, когда ею начинают вертеть. Она — экспресивна, независима и вечно чужая. Эту девушку невозможно понять, тогда как она видит то, чего общество само в себе не замечает. Она — исследует, экспериментирует:

Тут Гэм слегка вздрогнула, подумав о том, что все, о чем говорил молодой человек рядом с нею, не просто тема для разговора, а содержание его жизни. В этом была пленена вся его жизнь, а он даже не чувствовал себя пленником, считал, что это совершенно нормальное состояние.

Подлинное лицо этих улиц можно было увидеть лишь ранним утром. Днем они старательно прятались под вуалью видимости, которая совершенно им не шла. А вот на рассвете жили трезво и уныло, как им и положено. Тени тулились по углам, как печальные женщины, украдкой забивались в закоулки от беспощадных глаз утра. В определенное время распахивались окна, заспанные люди выглядывали из темных комнат — посмотреть, какая погода, а четверть часа спустя хлопали двери парадных, и первые фигуры покидали дома. Ссутулясь шли по тротуарам, с пустыми лицами, в которых не было даже досады. Когда ранними утрами Гэм, гуляя по улицам, всматривалась в лица встречных, она неизменно обнаруживала именно эту, одну-единственную черту — безучастность, лишь изредка оживляемую боязнью опоздать или тусклым отсветом хорошего настроения.

Европейские города наводили на нее скуку. Массовые забеги посредственностей действовали на нервы. Десять раз притворно не замечать что-либо оказалось куда обременительнее, чем один раз отвести глаза. Кроме того, все были чересчур одинаковы, потому что жили слишком скученно и слишком часто видели друг друга, — знаешь одного, стало быть, знаешь всех.

Гэм не нужны эти вечно одинаковые шаблонные люди, она не просто познает и экспериментирует — она ищет, таким образом она высматривает близкую душу. Она привязывается и тут же разочаровывается. Она непостоянна, но зато непохожа на других, ее трудно разгадать, легко полюбить, но ею невозможно владеть…

— Я вернулась к тебе… — прошептала Гэм.
— Ты встретишь еще многих людей, прежде чем придешь к себе. Тебе уготована особенная судьба. Поэтому ты нигде не сможешь остаться. Кто остается — цепенеет или изливается до дна… А ты всегда будешь полна начала… и расставания… прекрасный белопенный прибой…

Она, как ветер — холодна, легка и пространна. Она — иллюзия в жизни мужчин, их непостижимая и манящая цель. Она — самое настоящее троеточие. Она — вечный поиск и мятежный дух… Ее зовут Гэм.

Счастье захлестнуло ее жгучей, до боли жгучей волной, и одновременно этот бушующий в ней ураган совершенно подавил Гэм. Тем не менее она чувствовала: впереди опять бежит дорога, конец далеко, все откипит пеной, и снова ее безмолвно ждет грядущее.