3 В поисках утраченного Весоса

1. По направлению к

Давно я уже привык, что за исключением совсем уж сказочных вещей, вроде единорогов, счастливых браков и шаурмы, не вызывающей несварения желудка, в этом мире есть всё, - и это всё так или иначе доступно человеку современному или за деньги, или по блату, или в сети Интернет. Сталкиваясь с явлением или понятием, имеющим дефиницию, содержание и некоторые физические параметры, но не в силах этим явлением или понятием завладеть или хотя бы воспринять его каким-либо из органов чувств, человек зачастую теряет уверенность в себе и в реальности окружающего мира, становится неврастеником, мизантропом и начинает писать на заборах «Жизнь – говно!»

Мне нужен был Весос. Не спрашивайте зачем. Не все наши желания имеют рациональное объяснение, однако не становятся от этого менее важными. Наоборот! чем менее рационален позыв, тем более он – идея фикс. Весоса не было в обозримых географических и временных плоскостях. Я находился в невесосомости. И это чертовски раздражало.

Говорят, что в Интернете есть всё. Всё - кроме Весоса, как я знаю теперь. Мнимое обилие ссылок приводило к фейковым fb2.zip, к неполноценным epub, к аристократически обрезанным на половине mobi, к неоткрываемым ничем pdf, на сайты букмекерских контор и к предложениям увеличить-таки наконец член. Возможно, что гримуар Весоса существовал в адских подземельях Даркнета, но там меня некоторое время назад забанили.

Я позвонил Эрленду Лу. «Друг Руру! Забей на Норвегию!» - воскликнул, выслушав мою беду, Эрленд. «Я тебя уверяю, что лучшая страна в мире - это Финляндия. Почитай Паасилинну, хороший автор…» Наивный добрый Эрленд… Я не хотел топкость озер Финляндии – я хотел глубину фьордов Норвегии. И я отправился в Квартал Букинистов.

О, это многообразие форм извращенной издательской мысли, бесстыдно развалившее бумажные телеса на брезенте! О, эти похотливо манящие из картонных коробок, потрепанные, замусоленные, залапанные многочисленными пальцами обложки! О, эти источенные книжными червями и перевязанные бечевкой собрания сочинений, потерявшие третий том как невинность. О, этот Содом вповалку лежащих друг на друге викторовсуворовых и эммануэлей и эта Гоморра глянцевых дж.х.чейзов, нагло глядящих под суперобложку агаткристи! Но и среди этого цирка уродцев Весоса не было. Один из продавцов на мою просьбу о Весосе, не моргнув глазом и распахнув полы видавшего виды плаща, предложил Дос Пассоса. «Не все ли тебе равно?!» - говорили его изможденный взгляд и крючковатый нос. Я в ужасе бежал на набережную Свислочи, к уткам и освежающей затхлости речного ветерка. Несмотря на то, что была середина марта, наступила весна. По набережной шли длинные стройные девичьи ноги, растущие прямо из-под ковидных масок. Ног не хотелось, хотелось Весоса.

Я позвонил Ю Несбё. «Друг Руру!» - сказал Ю в ответ на мои мольбы. «Если мужчине далеко за тридцать, а скорее под сорок, короткий ежик седоватых волос, трехнедельная щетина, рост 193 см и экзистенциальные проблемы, то единственный выход – «Jim Beam» в ресторане «Шрёдер». Ну или просто напиться». Напиваться не хотелось. Хотелось выучить норвежский, баррель нефти и застрелиться. Пришлось напиться. Потом мне рассказывали, что я хотел идти к посольству Норвегии, чтобы заявить какой-то протест. Но ближайшее посольство находилось в Вильнюсе, поэтому я очнулся утром возле самого норвежского места в Минске – на лавочке возле дома «Лиллехаммер». Все мое тело протестовало, особенно голова. В основном против «Jim Beam’а». Но Весосом здесь даже не пахло, как не пахло уже и весной.

Вновь пошёл снег, чтобы растаять в грязных лужах. А я шел в библиотеку и в лужах отчаяния таяли мои надежды на Весоса. «Мы его списали. Этого вашего Весоса. Был - и нету. Пару недель назад. Списали», - повторила в очередной раз она. Она была маленькой, сухонькой, из-за конторки выглядывала только её головка. Когда-то огненно-рыжие волосы - пламенная грива кудряшек - теперь были тронуты пеплом седины. «Они сожгли его, - подумал я, - сожгли прямо перед моим приходом. В насмешку, в назидание, в наказание... Это заговор, это приговор…» Пепел Весоса ссыпался с рыжих кудрей библиотекарши и стучал в мое сердце. Я съёжился, скукожился, пал духом и не слышал её слов в спину: «Я поищу эту книгу для вас, молодой человек». Я уже не верил.

Зачем-то позвонил Фредерику Бакману. Он пробормотал что-то непонятное, из чего я заключил, что он – швед. Чертовы скандинавы…
А потом…

Позвонила она. Та, рыжая с пеплом.

Там, где пересекаются улицы Карла Либкнехта и Розы Люксембург, стоит здание, заставшее Карла и Розу еще живыми. В здании был потоп, или землетрясение, или извержение вулкана. Возможно, что и всё сразу и ещё во времена Карла и Розы. Там, среди хаоса безликих серых никому не нужных книг, лежал он. Томик Тарьея Весоса, произведённый на свет Божий в 1983 году издательством «Радуга» в серии «Мастера современной прозы». Вспухший от влаги, искорёженный землетрясением, повреждённый огнем и безвозвратно тронутый тленом, но все ещё целый.

Вновь наступила весна. Уже которая по счету в этом году. Опять оттаяли девичьи ноги, и их уже хотелось. Их и всё ещё Весоса. Я оживал.

2. Обретенный Весос

Весь этот день я провел у себя в комнате, в окне которой было видно засохшее дерево, с Весосом на коленях.

Конечно, я позвонил скандинавам. «Это прекрасно, Руру! – кричал восторженный Эрленд. – Я так рад за тебя. Мы все выросли из пиджака Тарьея Весоса!». «Это беспрецендетно, Руру! – вторил ему Ю. – Ты просто маньяк. Я посвящу тебе следующую книгу про Холе и назову ее «Кенгуруру». Бакман что-то пробормотал. Я спросил у Ю, что говорит Фредерик. «Откуда мне знать?!!! Он же швед!» Они ехали в грузовике «Вольво» в какой-то медвежий угол своей чертовой Скандинавии лепить снеговиков – поэтому связь была дрянная. Я положил трубку, набил трубку и погрузился в чтение.

Обретенный Весос был…

Как бывает, когда секс со страстно желанной красавицей оказывается так себе, а потом она ещё и стерва… Как бывает, когда в дорогом ресторане филе миньон с трюфельным соусом оказывается пересолен… Как бывает, когда «Jim Beam’а» чересчур много, а, об этом я уже писал... Весос был пересоленным бревном, щедро политым спиртом. Бревно хотелось обстругать и сделать из него скамеечку или буратину. В солёную от невыплаканных мужских слёз лирику хотелось добавить перцу. «Jim Beam» просто уже не помогал, даже с ним становилось скучно.

Норвежские дети под пером Весоса были настолько суровы, что каждому из них хотелось дать Нобелевскую премию, которую так и не получил их создатель. С формулировкой «за общечеловеческую ценность внутренних переживаний» или «за эстетически значимое эмоциональное взросление в суровых условиях норвежской целины». Всегда странно наблюдать попытки взрослого человека проникнуть в психику детей. Особенно если сам уже забыл, каково это быть ребенком. А у Весоса сплошные дети с пыльными взрослыми глазами, думающие пыльные взрослые мысли детскими звонкими словами. Им не веришь: то ли детям, то ли мыслям, то ли Весосу, то ли себе. В любом случае - дискомфорт и диссонанс.

Норвежские взрослые под тем же пером выглядели слегка видоизмененными советскими колхозниками времен развитого соцреализма, с их хтоническим желанием вскопать и засеять всё видимое вокруг причем желательно до обеда или хотя бы до дождей, с их «земляными голосами» и с их сурово правильным отношением к природе, животным, детям, женам, к себе в частности и к человечеству в целом. Взрослые обычно молчат, но так многозначительно, что можно целые главы писать о том, о чем они на самом деле молчали, и от этих размышлений пыльными становятся не только мысли героев романов, но и твои читательские глаза тухнут, а в правом – дискомфорт, а в левом – диссонанс.

Норвежская природа у Весоса – это норвежская природа. Тут без дураков. Всё отлично. Это зримо, ощущаемо, осязаемо. Эпично, красочно, символично. Можно на время забыть о норвежских детях, взрослых, аутистах и их общечеловеческих конфликтах и просто погрузиться в бескрайний тёплый лес или в не менее бескрайний лёд, в каменные поля или в снежные реки, в запахи, звуки. На время. Ненадолго. А дальше суета, слова, страницы, а на улице - весна и ноги. Бежать…

«Ты будешь жить в Буфасте всю жизнь». «В Буфасте ты найдешь всё, что тебе нужно». Так писал и, наверное, думал Весос. Как будто эпитафия на могильной плите: «Жил в Буфасте всю жизнь и нашёл здесь всё, что было нужно». Или эпитафия на сами произведения Тарьея Весоса. Не хочу в Буфаст. Не хочу быть запертым в ледяном замке Весоса. Эти романы застыли во времени. Может быть, скованны льдом. Может быть, это в очередной раз перепаханное поле. В любом случае – статика, зацикленная на самой себе и полностью этим удовлетворенная. Великая игра жизни – цикл от весны до весны, от рождения до смерти, и вновь, и вновь. Бесконечно повторяемый цикл, и бесперспективно немутирующий ни в плюс, ни в минус. Тоска. Трубка молчала – никто не звонил. Трубка погасла – табаку больше не было.

Завтра поеду на перекресток Либкнехта и Люксембург, такой же застывший во времени, как и книга Весоса. Верну реликт в родную среду. Там ему будет комфортно и никомуненужно.