3 монетка

Берешь монетку. Вертишь в руках. Орел и решка. Tunc et nunquam.

Монетку находишь на берегу самого синего моря, примерно в тех краях, где на песок впервые ступила точеная ножка Киприды. Тогда Пенорожденная еще не бунтовала, а дарила Любовь. Ну и попутно Смерть. Как обратную сторону монетки. Подбрось ее, посмотрим, что тебе выпадет. Клык кабана в сердце или напиток вечной молодости и красоты.

Потрешь монетку большим пальцем, и под слоем вязкой зелени прощупаешь рельеф, сначала аверс, погодя немного реверс. Аверс отшлифован морем, теплый от солнца, реверс – прохладный, мокрый, с налипшими песчинками. По первым касаниям они одинаково шершавы, хаотичное нагромождение рисок, линий, изгибов, впадинок и царапин. Они будто бы даже идентичны, но чем-то неуловимым различаются. Как отражение в зеркале: оно никогда не бывает идеальным, перевернуто, переврано сменой правого и левого, размыто солнечным бликом, искажено неровностью поверхности. Tunc et nunquam. И непонятно, где реальность реальнее, где теперь существующее, а где никогда не бывшее.

Поставишь на ребро и крутанешь. Монетка вертится. Tunc – и кафкианский туман сменяется психопатией стимпанка – nunquam. Tunc – жюльверновский или беляевский ученый-изобретатель надевает личину Виктора Франкенштейна, а воздушная и легкая богемная проститутка, попрыгунья-стрекоза, отпевшая свое лето, искажается в техно-Галатею, несущую мраморный холод смерти – nunquam. Tunc – отступают в глубину и проявляются на глади зеркала, сменяя друг друга, инфернальные двойники Иокас и Джулиан, Мефистофель в двух ипостасях - nunquam. Tunc – карнавал персонажей, беспрестанно меняющих маски, рассыпается осколками, отражаясь друг в друге, как в кривых зеркалах - nunquam

Попробуешь монетку на зуб. А вдруг подделка, вдруг развели как простофилю, выдавая дешевый сплав за настоящее золото. Но во рту настоящий металлический привкус, солено-кислый, не спутаешь, и немного стираешь зубную эмаль – твердый, литой – не фальшивка. Штришок к штришку – изысканный рисунок, слово к слову – приятное звучание фразы. И пусть порой тревожная неторопливость классической правильности изложения сменяется шокирующим и эпатажным дребезгом – ничего, не привыкать, не режет глаз пятнами ржавчины.

Не спрашивай у чеканщика, зачем он создал монетку. Соврет – недорого возьмет. Да и если не врет, то он чеканил свою собственную мифологию. Интерпретация этой мифологии – дело личное и редко совпадающее в нюансах и трактовках. Чеканщик говорит о «Закате Европы» и Фрейде, а с твоей колокольни – это расцвет Афин и щедрая порция коктейля от друга Генри Миллера, коктейля из внешней эротики и внутреннего самообнажения, это новые боги на новом Олимпе в поисках новой Эллады. Алхимия сплава – тайна, известная лишь творцу. Он сам и аверс, и реверс. То ли модернист, то ли постмодернист. То ли серьезный, «трудный», писатель, то ли «полоумный братец Ларри». А может, просто художник с особым, зеркальным, зрением. Тот, кто в предмете, явлении, человеке видит его зыбкую, не противоречащую самой себе двойственность, внутреннюю отраженность, непостоянство и развитие.

Вот тебе монетка. Можешь купить на нее немного хоть и продажной, но все-таки любви. Или получить целый мир. В конце на ум приходит такая же замшелая, позеленевшая как монетка с острова Кипр, банальная истина, что любовь, конечно, можно продать, но вряд ли получится купить. А весь мир, уставший от карнавала и смены масок, даром не нужен, а нужен очистительный огонь. Впрочем, все истины банальны, сколько бы слов ты ни прочел.

А можешь сдать ее в музей. Там, под толстым пыльным стеклом, пусть и лежит, в ожидании редких взглядов проходящих мимо эстетов, пусть лежит, и рядом - бирка «Лоренс Даррелл “Бунт Афродиты” 1968-1970»