5

Пользу, которую приносят исторические романы, наверное, невозможно переоценить. Сухая строчка школьного/университетского учебника сообщит нам лишь то, что «на кавказском фронте были заняты крепости Баязет и Ардаган и гарнизоны удерживали оборону, не позволяя туркам пройти в тыл русской армии». Научная монография о русско-турецкой войне 1877-78 гг., несомненно, поведает гораздо больше, но без соответствующей подготовки утомление от процесса превысит удовольствие от познания.
Исторический же роман на скаку подхватывает читателя и стремглав несется по соответствующей эпохе. Кое-как устроившись в седле, читатель видит место событий и героев собственными глазами, а вцепившись в научный арсенал автора, как в плащ наездника, потихоньку, но накрепко усваивает сопромат.

Как это было
На мой взгляд, в романе нет ни одного положительного (без оговорок) персонажа… разве что барон Клюгенау. Остальные срослись со своими недостатками и пороками накрепко и уже неотделимы от них. Но не хочется осуждать этих несчастных людей, потому что Судьба дала им испытание, которое по силам не каждому. И Бог с ними, с пороками, пороки остались в прошлом, исповедоваться было до и придется после. А сегодня надо просто – выжить. На войне прощаются слабости, но только не трусость. И если ты струсил – покаяться вряд ли успеешь.
И все было, и всякое было. И не мечтали, может, героями-то быть, а пришлось. И такое было, что и драться охота, врага бить – охота! Да нечем.

Итого – 182 выстрела, не больше, может сделать он в эту войну. Генералы все сосчитали – не сто и не двести, а вот именно 182: «Вишь ты, Ванюха, генералы-то какие у нас точные, тютелька в тютельку!» А только вот интересно бы знать Ванюхе: отчего это иной патрон в ружье не зарядить? Даже с дула совать пробовали – нет, не лезет, проклятый.
– Ваше благородие! Опять не лезет…
Некрасов берет патрон, швыряет его в канаву:
– Сволочи! Опять не тот калибр…

Страшно, братцы, страшно.

И тупость чиновничества, твердолобость, сребролюбие его – всё это было.

– Прикажите немедленно начислить деньги гарнизону крепости Баязет. Я прямо с позиций, ждать в очереди не могу.
– А вы, голубчик, сколько даете процентов?
Такой патриархальной бесцеремонности поручик никак не ожидал:
– Не разумею: какие проценты?
Желторотых всегда надо учить, так повелось еще при царе Горохе, и управляющий выговорил поручику уже тоном строгого наставника.
– Молодой человек, – сказал он, – мне обычно платят по восьми процентов с общей суммы. Но вы, казаки, – мужичье ведь упрямое: с вас я беру меньше. Однако ниже пяти процентов брать все-таки не намерен…
– Восемь? – Андрей даже покачнулся, рука сама потянулась к эфесу.

Страшно, страшно, господа.

Скрытый страх обостряет чувство юмора. И ты смеешься вместе с ними, и плачешь за них, когда им уже нельзя. Подвиг – это не только красиво и благородно. Это еще и неприглядно, мучительно, больно, противоестественно. И вечная память совершающим этот подвиг вопреки здравому инстинкту самосохранения, но согласно со всеми неписанными законами войны.

После
А после – снова всё во власти человека и его страстей. И всё содеянное – на его совести. Время стирает память, умаляет значение, сокращает до одной строки в учебнике или

среди старых картонок и шляпных перьев вдруг – две медали с такой скромной надписью: «За героическую защиту Баязета в 1877 г.

Единственно что: отступление в пользу революционного движения – лично мне показалось лишним, выбивающимся из общей картины. Но понятное дело, время было такое: видимо, хоть один герой, да должен был пострадать от царизма за вольнодумство. В целом произведение ёмкое, сильное, неразрывное, скрученное в тугую пружину и бьет наотмашь – уничтожает в читателе чувство жалости к себе, побуждая к пониманию, к состраданию. Небольшой временной промежуток, небольшая крепость – всё это несопоставимо с количеством пережитой боли.