5

Нет ничего обманчивей этой обложки. Маленький формат и невесомый рисунок создают впечатление чего-то дамско-дамского, а в аннотации навязчиво, но уклончиво говорится о детстве, так и готовишься немедленно умилиться. Оставьте всякую надежду. Эта книжечка тяжелее камня и глубже омута. И тем не менее прекрасна, как утренний свет после кошмарного сна.
Под этой обманчивой обложкой скрываются сразу две повести — «Стеклянный шарик» и «Кормление ребенка». Они очень разные и по масштабу, и даже по стилю, но при этом странным образом дополняют друг друга, ибо в конце концов они об одном: о непонимании и примирении, ну и никуда не денешься, — о детстве. О той теплой почве, из которой вырастают и колосятся наши странности и обиды, страхи и сожаления. О той малой родине, куда мы так хотим вернуться, откуда некогда хотели убежать, и которую на самом деле всегда носим с собой.
Главная героиня повести в рассказах «Стеклянный шарик» — девочка Ася, странный ребенок. Ася-ты-что-оглохла и Ася-зачем-ты-это-сделала, Ася-не-говори-глупостей и Ася-куда-опять-запропастилась, невозможный ребенок. Часами сидит и разглядывает какой-то стеклянный шарик, и где только подобрала эту гадость, вот сейчас выкину подальше, ну чего разревелась. Она сама как стеклянный шарик, одинокая планетка в человеческой вселенной, замкнутая и непонятная, если не приглядываться. Но мы-то приглянемся, мы посмотрим на мир, преломленный в искрящейся глуби детской души, совсем не простой и не безмятежной, где возникают омуты отчуждения и сполохи ненависти, которые не дадут героине покоя и много лет спустя, когда она будет уже взрослой матерью такого же странного ребенка.
А ведь Ася — только детское прозвище, на самом деле она — Анастасия — Воскресшая.
Повесть «Кормление ребёнка» с первых строк распахивает более широкую картину: здесь нет одного героя, здесь даже единого повествователя нет. Короткая сага о нескольких поколениях жителей старого дома на улице Химзаводской в унылом районе, каких в этой стране как пыли. Вся эта человеческая комедия показана то иронично-отстраненно, с почти брейгелевской точки зрения, то оглашается голосами и мыслями персонажей, среди которых изредка прорывается пронзительный плач лирической героини, назову ее так, с вашего позволения.
Заглавие само по себе двойственно: приходит на ум и пища насущная, заботливо впихиваемая в подрастающий организм, и пища духовная, которую подрастающей душе зачастую приходится подбирать где придется. Третью грань добавляет эпиграф — опечатка в стихотворении Мандельштама: «Я пью за военные астры, за все, чем кормили меня...» Известно, что в оригинале должно быть «корили»: итак, уже эпиграф добавляет заглавию третью грань, обращая «кормление» в укоры. Взаимные укоры отцов и детей в том, что жизнь перестала быть такой, как прежде, и оказалась совсем не такой, как обещали, и от которых лишь пухнет и множится вот эта вот безысходность, и хочется выть и биться головой об стенку и повторять вслед за лирической героиней: «Не могу, нет, господи, не могу, невозможно». Все же стоит пережить этот катарсис ради того, чтобы в финале прийти к доброму утру после кромешной ночи прошлого, и принять эту скудную родину, потому что не ты в ней живешь, а она в тебе, и очароваться мыслью, что все мы смертны, а кто смертен, тот и жив.
Очень сентиментальное чтение — чтобы унять призраков прошлого, и очень педагогическое чтение — чтобы лучше понять ребенка в себе, и вдобавок, я бы сказала, очень филологическое чтение — тропинки из слов увлекают все дальше в лес аллюзий, а образы перетекают друг в друга так плавно и неожиданно, что голова кружится.
Заклинаю, почитайте. Хотя бы отрывки.