5

Роман во многих отношениях странный. Автор постоянно акцентирует внимание на том, что главный двигатель сюжета – случай, это не прикрывается ни малейшим правдоподобием. Главного героя, Фёдора Овчинникова, судьба сталкивает с Соней и Машей с таким постоянством, как будто в многомиллионном городе других людей нет. Точно так же легко с доски убираются лишние фигуры. С одной стороны, это подчёркивает условность, сконструированность произведения, с другой – в мире Снегирёва рациональное начало максимально дискредитировано. Все предположения Фёдора примитивны и по сюжету никогда не реализуются. Поступки героев мотивируются только их душевным состоянием и чаще всего оказываются благороднее, чем ожидалось, житейские сложности сглаживаются сами собой, оправдывая любимое словечко героя «Не заморачивайся».
Центральная проблема – как строить отношения с ближайшими людьми. Стремясь сохранить самостоятельность и независимость, Фёдор избегает какой-либо ответственности: живёт один, от длительных отношений с женщинами всячески уклоняется, да и покушающихся на него особо не видно. Он признаётся, что не любит напористых женщин, предпочитает быть стопроцентным хозяином положения. И партнёров по сюжетным ситуациям автор даёт ему вполне достойных: отношения с такими людьми, действительно, выстраивать крайне трудно. С одной стороны, мистически настроенная мать, никогда не сомневающаяся в своей правоте, никаким разумным доводам не поддающаяся. Она уверена в том, что на любую ситуацию можно воздействовать, если соблюдать правила и ладить с божественными и мистическими силами, уберегаться от всевозможных и многочисленных врагов и их постоянных козней.
В своей любви к окружающим она неумолима, иногда возникает впечатление, что она не вполне вменяема.
Основная сюжетная линия романа – отношения с пятнадцатилетним сыном-дауном Ваней. Воспитанный бабушкой, он несёт всю её жизненную ограниченность: веру в карму, подчинение влиянию ангела, очень строгие нравственные нормы и табу, стремление навязать это всем. К тому же его поступки совершенно непредсказуемы, ему нужно постоянное внимание, он непосредственно и сразу выражает своё отношение к происходящему, не признавая правил приличия, его ни на минуту нельзя оставить одного.
После внезапной смерти матери и отца, бравших на себя всю заботу о Ване и посвятивших ему 15 лет своей жизни, Фёдор оказывается в абсолютно неразрешимой ситуации: сдать Ваню в интернат он не может, но при этом он вынужден отказаться от карьеры, благополучия, привычного круга общения и стиля жизни. Это камера на двоих, пожизненная каторга, незаслуженность которой для него несомненна. Он с возмущением обращается к Богу, существование которого для него проблематично, Он завидует всем, у кого жизнь складывается более благополучно.
Фёдор – человек своего поколения, его становление пришлось на 90-е годы, когда успешность стала главным критерием оценки человека, и он стеснялся своих старомодных, неприспособленных к новому времени родителей. Он признаётся себе, что мечтал о том времени, когда родителей не станет и он сможет устроить жизнь по-своему и без помех. Более того, он уверен, что и вообще в основе жизни лежит закон вытеснения из жизни родителей своими детьми. На начало романа он полностью внутри этого суетного существования в погоне за успехом, у него на руках документы для выезда в Майами, где в качестве дизайнера он будет оформлять виллу богатого нового русского, и это станет скачком в его карьере. И вот полное крушение планов. За что?! Можно сказать, что он хотел активно вторгаться в мир, строя своё благополучие, а всё решилось за него и без его участия. Его величество случай!
В связи с этой проблематикой интересно рассуждение Фёдора: «Что же такое любовь? Родители Лены (бывшей жены) считали, что любовь к таким, как Ваня, заключается в том, чтобы избавить их от страданий. Они болеют, живут неполноценной жизнью, терпят насмешки и издевательства. Оставлять им жизнь – жестокость, лишить их жизни – акт любви. А с Черчилем (котом) как быть? Маша ему хозяйство почикала не только из-за любви к чистоте, но чтобы он с балкона не падал. Это ведь типа проявление любви. Или просто эгоизм?» Снегирёв не доверяет логическим доказательствам: разум такая хитрая штука, что может обосновать всё, что захочется. Как видим, в недоверии к разуму он вполне в традиции Достоевского и Толстого. Но продолжим цитату: «Я вспомнил, как мама, пока не было Вани, требовала от меня возвращения не позднее десяти. Чтобы я был на виду. А мне так хотелось шляться с друзьями по дворам, пить пиво в арках старых домов. Но мама беспокоилась. «Ты меня до смерти доведёшь своими гулянками!»- кричала она. Тоже любовь? Если да, то это довольно неприятная штука». Но ведь мама может возразить, что она всю жизнь ему отдаёт, неужели ему в ответ трудно её не волновать, и ведь правда, отдаёт, это не преувеличение. Где граница, отделяющая заботу от безграничного властвования, в сопротивлении которому сформировался Фёдор? В начале романа он кричит Богу: «Знаешь, Бог, ты или тупой мудак, или тебя нет!....Да пускай хоть все вокруг сдохнут, я буду поступать так, как считаю нужным! Моя жизнь принадлежит мне, понял???!!!»
Потом эта внутренняя связь с родителями понимается сложнее: «Сколько мы ни пытаемся уйти от влияния родителей, ничего не выходит. Вот и я – лежу в родительской кровати, выполняю взятые ими обязательства». А главное – Фёдор внутренне, помимо своей воли сын своих родителей, его личность на генном и ментальном уровне сформирована ими, другим он стать не может, вопрос лишь в том, как к этому относиться.
«Я презирал родителей за то, из чего целиком состою сам». После, как всегда у Снегирёва, нелепой и случайной, но композиционно очень своевременной гибели Вани герой осознаёт то, что раньше испытывал: «Прости меня, пожалуйста…Мне никто не нужен, кроме тебя, Ваня…Ты меня любил таким, какой я есть, а нормальные дети вырастут и станут относиться ко мне, как я относился к родителям. Будут стыдиться меня, будут ждать, когда я освобожу им место для жизни». Герой приходит к новой системе ценностей: «Я ничего теперь не боюсь…Теперь я свободен». Он вышел из гонки за призраком успешности. Он может жить, вбирая всю полноту бытия, откликаясь на неё. Приятие жизни такой, как она есть, любовь к ней, отсутствие желания подмять её под себя
- вот главные ценности, к которым ведёт нас автор. Дауна Ваню изменить невозможно, его надо таким и любить. (Навязчивую параллель Ваня – князь Мышкин не рассматриваю: по-моему, это такая же современная наглость, как стостраничный дайджест «Анны Карениной»). Является ли это парадоксальное доказательство через Ваню универсальным? Профессора логики явно с такой операцией не согласятся, но ведь мы знаем, как автор к их мнению относится.
Оказывается, Снегирёву недостаточно сферы межличностных отношений, он стремится к грандиозным обобщениям. Появляются своего рода вставные главы, непосредственно не развивающие сюжет, а претендующие на интеллектуальную роль. Спектакль театра даунов «Ромео и Джульетта» противопоставляется киномюзиклу «Нефтяная Венера». Спектакль для внутреннего пользования, лечебный способ социализации даунов, важен не результат, а повод для общения, создание внутренне комфортного мира, хотя и в нём не всё идеально . Финальная сцена мюзикла и её восприятие сначала читается как откровенная сатира на поп-искусство, но постепенно тональность меняется. В сознании Фёдора наряду с хороводом и берёзками возникают опричники и чекисты, пьяные бабы и подгулявшие купчики, то с удалью грешащие, то с размахом кающиеся. Рядом расстреливаемые и расстреливающие, жертвы и палачи, агнцы и волки. И вроде как уже открыт путь к райским временам, когда эта идиллия будет достигнута любовью. Надо принимать Россию такой, какая она есть, ведь изменить ничего невозможно, она живёт по своим непостижимым разумом законам, поэтому столь смешны все интеллигенты, изображённые в следующей сцене фуршета, претендующие на осмысление и изменение её судьбы. Они якобы спорят, ссорятся, но на самом деле это лишь привычные для них маски, как волк и медведь в мюзикле, а по жизни они друзья и подвозят друг друга домой в случаях перепития на дармовщинку.
Параллель между дауном Ваней и Россией в другом художественном мире может показаться рискованной: как говорится, можно и по морде схлопотать. Но при том, как изображён Ваня, какими достоинствами он наделён, в мире Снегирёва это не шокирует читателя, скорее, слегка щекочет нервы участникам этой интеллектуально-компьютерной игры, тем более что под ногами явная опора на авторитеты Тютчева и Блока. Но то, что для предшественников было сердечной мукой и дорогой к преждевременной смерти (Блок), для Снегирёва хитро устроенная игра, оправдывающая все недостатки горячо любимой родины и бездействие её жителей, свято хранящих таинственную загадку непостижимой русской души.