5 «Дракон №3».

Культовая советская пьеса, не знать которую попросту стыдно. История, в которой сказочность не заслоняет остросоциальную тему. Все максимально ужасно, тленно, и даже оптимистичный финал не может рассеять мрачные впечатления. «Мы обречены… а может быть, и нет… но это не точно» – то, что оставляет после себя знаменитый «Дракон».

«Уверяю вас, единственный способ избавиться от драконов – это иметь своего собственного».

Аллегории Евгения Шварца считываются легко. Вот неназванный город, который долгие столетия находится под властью страшного дракона – явный намек на всевозможные тоталитарные режимы первой половины 20 века. Сам дракон – типичный образ диктатора, который растит людишек под себя, ему недостаточно держать население в страхе – нет, ему нужно поклонение его персоне, культ его личности, и чтобы люди сами растаптывали себя во имя служения ему, такому особенному, «спасителю» от прочих напастей. Все, от мала до велика, проходят через этот драконовский конвейер. Так, даже более-менее разумный Шарлемань заражен «болезнью дракона». Он не хочет, чтобы дракон пожрал его любимую дочь Эльзу, но при этом злость на дракона в нем борется с восхищением:

«Но ведь мы уже привыкли к нему. Он уже четыреста лет живет у нас… Он так добр! Когда нашему городу грозила холера, он по просьбе городского врача дохнул своим огнем на озеро и вскипятил его. Весь город пил кипяченую воду и был спасен от эпидемии».

И плевать, что это было аж 82 года назад, а сейчас дракон вовсю лютует и население не живет, а выживает. Да, он питается нашими трудами и забирает наших детей, но все равно он добрый и заботится о нас. Мы привыкли жить в рабстве, иного нам не нужно. Отличное высмеивание «культа личности», нечего сказать.

Так в 40-е прошлого века Шварц взялся смело препарировать проблему личной и общественной свободы, а так же вопрос о личном достоинстве. Тоталитаризм (и любое мировое зло) держится не на условном «драконе», он – порождение народного сознания. «Дракон» может быть убит или умрет своей смертью – это не имеет значения. Но «избавление» от него – это приятная иллюзия, которая противоречит реальности. Не лично Гитлер, Муссолини, Франко и Сталин убивали людей, они «лишь» выстраивали системы, в которых можно было написать четыре миллиона доносов. «Дракон», конечно, виноват, кто бы спорил, но не меньше виноваты те, кто этому «дракону» служил.

«…Меня утешает, что я оставляю тебе прожженные души, дырявые души, мертвые души».

Оттого столь ярко показано поражение главного героя Ланцелота, который решил избавить «несчастное население» от диктатора. Ланцелот – самый свободный персонаж в пьесе, он пробуждает местное немногочисленное Сопротивление и освобождает своей любовью Эльзу. Но широкие массы настроены крайне негативно. Дракона Ланцелот в итоге одолел, но битву за душу народную проиграл. Сработал банальнейший стокгольмский синдром. Сроднились граждане со своим драконом-людоедом, ни за какие коврижки им не нужны свободы иноземного рыцаря. Не станет одного «дракона» – бросятся в объятья нового, ничем не лучше, по привычке, ибо без диктатуры жить уже не могут (так на обломках разрушенных империй – «мы спасем страну от кровопийц!» – строились новые античеловеческие режимы).

Хотя «Дракон» заканчивается, как кажется, хорошо, это пресловутое «хорошо» не доставляет удовольствия. Шварц устами главного героя говорит, что после диктатуры людей нужно лечить, иначе бег по кругу неизбежен. Но что нужно сделать, чтобы убить в каждом из нас «дракона»? Четкого ответа нет. Хочется верить, что Ланцелот, с такой искренностью взявшийся исправлять других, не окажется в итоге «драконом №3».