3.5 Музыка Андрея Белого. Плач по жертвам. Prestissimo.

В попытках объять необъятное.

Белого интересно слушать самого по себе. Понятно, что, будучи тотальным демиургом творимых им миром, он всегда и во всех персонажах есть - сам по себе. Но в "Масках" есть что-то вместо предисловия и что-то вместо послесловия, где этот припадочный мистик (без негатива) говорит о своем тексте - своими словами.

Вот из начала:

Моя проза – совсем не проза; она – поэма в стихах (анапест); она напечатана прозой лишь для экономии места; мои строчки прозы слагались мной на прогулках, в лесах, а не записывались за письменным столом; «Маски» – очень большая эпическая поэма, написанная прозой для экономии бумаги.

Ишь ты! - признался. "Москва", ставшая в итоге трилогией (хотя томов должно было быть больше), вся именно такой поэмой и является. И - нужно заметить - чем дальше, тем страньше: если анапест "Московского чудака" прозрачен и чист, смыслы его легко считываемы, то в "Москве под ударом" он уже начинает мерцать параноидальными всплесками. "Маски" же - объективно - почти нечитабельны (что-то на уровне "Быков солнца" из "Улисса", или даже выше). Потому - строчки поэмы, написанной в строчку, иногда пропускаются: волей-неволей, но прыгнешь чрез строчку.

Вот из конца:

Так все, что любило, страдало и мыслило, что восемь месяцев автор словесным сплетеньем являл, вместе с автором, – взорвано: дым в небесах!
Что осело, что – пырснью отвеялось? Кто – уцелел, кто – разорван?
Читатель, пока: продолжение следует.

В общем-то, странно, наверное, писать о трилогии по отдельности - слишком связаны части ее меж собою: столь характерные для Белого лейтмотивы множатся, множатся, оставаясь в корне своем небольшим числом: Томочка-песик, кот вместо шляпы, ужасный Мандро... Вот и все, в общем-то. Фабула - проста, тривиальна даже. Притом увлекательна (в своей простоте): шпионские страсти, канун революции, открытие некое, профессором Коробкиным сделанное - все это могло бы стать мощным пэйдж-тёрнером, только два "но": анапест и вихрь голосов, каждый из которых - голос Белого. Рассказывая свою поэму, стал слепым и глухим рапсодом: слышит только себя, видит - "Москву".

Вот еще:

Теперь всякому понятен термин Шкловского «остраннение»; но применять сознательно принцип «остраннения» (в учении о «далековатости» в выборе сравнений) начал Ломоносов за более чем 150 лет до Шкловского; непонятый в XVIII веке, он ясен – в XX.

Отстраняться приходится автору, отстраниться придется читателю: "Маски" - метароман. Все, кто был в предыдущих двух, превращаются в маски. Профессор Коробкин - двоится, Мандро - умножается. Это сложно и долго читать, хотя в фабуле все по-простому: третья встреча Мандро и профессора, двух безумцев, точнее - безумца и Человека-над-разумом. У Белого часто бывают моменты прорыва в надмировое, даже в автобиографичном "Крещеном китайце". "Маски" - один большой прорыв. И Томочка-песик рифмуется с созвездием Пса.

Возможно, из всей прозы Белого "Маски" - наименее проза. Потому и писать о них тяжко. Только это, конечно, не минус.