4

Вся эта повесть об индейцах и принцессах слишком необычна. Она скорее похожа на те волшебные истории, которые случаются только в романах, а не в нашей скучной действительности.

К произведениям Генри Райдера Хаггарда можно проникнуться уважением уже только потому, что он относится к числу тех британских авторов рубежа XIX-XX веков, которые заложили основу какого-либо литературного направления, позднее определившего и соответствующий жанр кинематографа. Вот Диккенс, например, стал образцом мрачного викторианского реализма, Конан Дойл придумал величайшего сыщика Шерлока Холмса, Уэллс заставил бояться инопланетян и генетических экспериментов, а Хаггард... говорят, он стал первопроходцем по части "затерянных миров" и прочих проникновений белых археологов и искателей приключений на туземные земли, что впоследствии породило в том числе и знаменитого Индиану Джонса.

Желание оправдать эту книгу, проявившееся в столь длинном вступлении, я испытала неслучайно.
Дело в том, что "Дочь Монтесумы" мне, по большому счету, не понравилась. Пусть автор крутит по пять остросюжетных авантюр на главу, пусть звенит блестящими ацтекскими побрякушками с чарующими глаз изумрудами и неприличного веса золотом, история всё равно остается тем, чем она была рождена - сугубо приключенческой и абсолютно недостоверной мешаниной искусственно нагроможденных событий, основанной на неприятных клише своего времени.

В весьма традиционном для той эпохи духе роман прикидывается мемуарами некого Томаса Вингфилда, чей отец-англичанин много лет назад взял в жены испанку, тем самым положив начало главной сюжетной интриге. Когда блистательный испанский кавалер Хуан де Гарсиа объявляется в Англии, чтобы отомстить своей давней зазнобе, в гибели женщины семья обвиняет именно Томаса (хотя он всего лишь упустил убийцу, когда тот уже бежал с места злодеяния). В результате 18-летнему герою приходится дать обет возмездия, расстаться с любимой девушкой и отправиться по следам злодея - невероятному пути, который приведет его в самые необычные места.
Только за первую треть книги Томас успеет побывать в Севилье, где станет учеником прикидывающегося "серым кардиналом" врача, отправиться в Вест-Индию и стать жертвой кораблекрушения, будет прятаться от акул в дрейфующей по волнам бочке, попадет в рабство к испанцам и сбежит от них прямо посреди океана, доберется до берегов нынешней Мексики, окажется в плену у ацтеков и спасет одного из первых лиц племени от нападения пумы.
Количество опасностей и ярких событий на квадратный сантиметр текста здесь настолько зашкаливает, что временами начинает укачивать. Добавьте к этому бесконечные чудесные спасения и случайные совпадения (когда герой раз за разом сталкивается со злополучным де Гарсией, в какой бы географической точке он ни оказался) - и вот вам первая из смутивших меня особенностей этой книги.

Когда же недостоверность развития сюжета и образов, наконец, скрывается за живописанием красочных ацтекских буден, наружу проступает следующий повод для сомнений.
Какой бы забавной и интересной ни выглядела в исполнении Хаггарда история завоевания Мексики Кортесом, как бы ни сплетал автор увлекательные боевые сцены с шокирующими жертвоприношениями и высокой романтикой отношений, это не меняет главного: роман слишком во многом устарел и в настоящее время годится, как мне кажется, лишь для жаждущих приключений школьников (если они всё еще способны воспринимать подобные вещи) и ностальгирующих по советской юности мужчин (для кого романтичный флер вкуса свободы и нездоровых авантюр затмевает всё остальное).
Колонизаторские замашки рассказчика, видящего в индейцах лишь штамп "благородных дикарей", превосходство белого мужчины, традиционно вынуждающего прекрасную экзотическую женщину класть жизнь ради него, как и общий посыл "Индейцы поплатились за свою неправильную веру", заставляли меня страдать в процессе чтения гораздо чаще, чем попытки автора втиснуть в книгу всего и побольше, включая собственную тоску по безвременно почившему сыну.

Дело несколько спасает то, что Хаггард относится к собственному творению не так серьезно, как иные писатели, пафосные до зубовного скрежета (по этой причине Фенимора Купера мне было трудно читать даже в подростковом возрасте, а сейчас я не возьмусь за него даже в отчаянном случае).
В тексте постоянно присутствует элемент самоиронии. И это придает повествованию столь необходимое ему бесшабашное обаяние, которое позволяет прорваться-таки сквозь всю развесистую клюкву стопятьсотого спасения и все придирки с точки зрения современной этики.

Мир полон ужаса и страданий, и кто я такой, чтобы жаловаться и роптать?

Приятного вам шелеста страниц!