4 "Человек всю жизнь идёт к себе"

Я уже давно отошел от науки и занялся «человековедением», как иногда несколько пышно именуют у нас писательскую деятельность, а посему любое явление природы и общества интересует меня лишь в его связи с людьми.

Меня тоже, мой друг, меня тоже.

Мне нравятся всякого рода фантастические допущения как малые вкрапления в полотно повседневности вроде Вашего летающего дома, я страсть как обожаю психологические копания меж струнами души простых обывателей, коим довелось в этих допущениях оказаться. Меж тем, как многие авторы забывают о том, что этакие фантастические события нарушают наш покой и поворачивают нашу жизнь на 180 градусов. Они все бегут вперед вдоль по сюжетной линии, расследуют убийства, открывают новые факты, им отнюдь некогда просто сесть и поразмышлять о том, куда же катится жизнь, что беспокоит наши сердца. Какая скука, восклицаю я. Всемирные заговоры и летающие дома, это, конечно, невероятно интересно, но что мне делать, когда мой дом улетел со мною же в придачу, а системы электро-, водо- и причего снабжения остались на старом месте? Раньше мне нужно было добираться до работы полчаса, а теперь все полтора. А еще моя панелька теперь стоит почти прижатая к другим домам, и мало того, что в метре от меня теперь окно соседнего дома, из которого смотрят на меня странные особи, так еще и солнечный свет никак ко мне не попадает. У вас тут научные открытия в области телепортации особо крупных объектов, а я живу будто в бункере и не могу воспользоваться своим туалетом. Что прикажете мне делать? Писатель-фантаст мне об этом не расскажет, у него другие цели, его манит космос и тайные знания.

Иное дело вы, мой въедливый друг! Я восхищаюсь тем, как Вы балансируете на грани фантазии и обыденности. Пускай мне сложно представить, что завтра моя панелька взлетит на воздух и приземлится в другой части города, все остальное же мне до боли знакомо и несомненно узнаваемо.

В общем-то мне было очень приятно Ваше общество на протяжении этих двух недель (да-да, я так долго читаю, но не принимайте это лично на свой счет). Все это время ваш Евгений Викторович Демилле был неотлучно при мне, сопровождал меня повсюду, как Вас сопровождал милорд, волей-неволей вникая в незнакомую ему эпоху.

«Послушайте, дорогая моя, - говорил мне Евгений Викторович на дне открытых дверей в роддоме, - так ли уж необходимо здесь мое присутствие?»

«Я принимаю важное решение своей жизни, а именно, где и как мой ребёнок появится на свет, и так уж сложилось, что именно Вам довелось меня сегодня сопровождать. Я была бы рада, будь вы опытной бабкой-повитухой, но Вы - всего лишь архитектор-неудачник, и что же теперь, мне гнать Вас в зашей? Увольте!»

И пока я ищу подходящий роддом и акушерку, докупаю пелёнки и прочие мелочи, Евгений Викторович ищет. Ищет дом: спичечный дом народов из своего детства и девятиэтажку с улицы Кооперации, где остались его семья и он сам со своими мечтами и юношескими устремлениями.

Я соединиться хочу с собою, превратиться в себя, понимаешь?

Как-то вышло так, что он потерялся задолго до этого. Потерял себя, потерял смысл, потерял любовь, но не в возвышенном смысле этого выражения, а в каком-то самом что ни на есть банальном. И все вокруг него складывалось тоже совершенно банально и бестолково. Вот тётя Зоя тоже потерялась вместе со своим пивным ларьком. Как и дом на улице Кооперации, пивной ларёк вознёсся на орбиту, откуда тётя Зоя лицезрела нашу Землю. Но была ли она потеряна? Нет, мой друг, отнюдь не была. Она осталась все той же тётей Зоей, уверенной в себе женщиной средних лет, не утратившей присутствия духа и житейского опыта.

С непреложной очевидностью вдруг обнаружилось, что Земля – общая, а может быть, и ничья, что все эти желтые пустыни, зеленые леса, синие воды и снеговые шапки гор существуют сами по себе, принадлежа только себе, и не имеют к человеку ни малейшего касательства, тем более, что с такой высоты человека не было видно, да и следы его деятельности проступали на Земле лишь местами. Это было второе открытие, удивившее тетю Зою.
Конечно, она не поднялась до философских обобщений – образование не позволило, да и не до того ей было сейчас – однако чувство, испытанное ею на орбите, похоже было на растерянность. Земля, всегда ранее представлявшаяся плоской и разделенной на принадлежащие кому-то участки – будь то огороды садоводства или же целые государства, – на деле оказалась нераздельной, а все межи, ограды, частоколы, границы, возведенные между собственниками, сверху были попросту незаметны, их не существовало. Низменности плавно переходили в возвышенности, реки втекали в моря, леса обрамляли степи. Линии и границы были чисто естественного происхождения, другие были бы просто абсурдны, и тетя Зоя, глядя на красоту развернувшейся перед нею планеты, впервые ощутила, что видимая ею картина и есть картина истинная, а раскрашенные в разные цвета плоские фигурки неправильной формы, которые она привыкла считать государствами, не имеют к планете ни малейшего отношения.

С высоты своего положения взирала она на сложившуюся ситуацию со всей тысячелетней мудростью русского народа, пока вокруг нее спивались инопланетные существа. Свою долю приняла она с философским спокойствием, готовая выполнить свое предназначение, в чем бы оно ни заключалось. Мне тётя Зоя пришлась по душе, а Вам?

Евгений Викторович тем временем слонялся то в одном месте, то в другом. Он примерял на себя разные образы жизни, готовил плов в студенческом общежитии, проводил время с творческой богемой Петербурга, работал в ночном клубе. Но все было не то. Он мог бы быть героиней дамского романа, которая рассталась с молодым человеком и решила сменить обстановку и отправилась на поиски себя. Но он был всего лишь архитектором-неудачником. И пускай его образ плавно перетекал из среднестатистического мужика с улицы Кооперации в пожилого писателя, решившего просто так поднять и перенести жилой дом куда-нибудь подальше, а потом обратно в мужика, который то ли талантливый, то ли посредственный архитектор, и где-то посреди них я сама с похожей проблемой, в вечных поисках себя и своего дома, пускай мой дом никуда и не улетал.