3 Как много гениев вокруг.

Свое детство я провел в деревне в 20 километрах от Москвы, у бабушки. Тогда все дома еще были похожи друг на друга, разве что покрашены в разный цвет, той краской, что удалось как-то достать или, в идеале, украсть. Большинство домов были зелеными, цвета пригородных электричек. Рядом находилось железнодорожное депо и украсть там краску, которой красили электрички, было не очень сложно.

Через два дома от нашего был такой зеленый дом, окруженный зеленым забором, перед которым стояла зеленая лавочка. В какое бы время я не проходил мимо этого дома, на лавочке всегда сидела жившая в том доме бабка Алена. Я немного побаивался ее, но все равно исподволь всегда поглядывал на нее, скосив взгляд. Глаза бабки Алены становились со временем все светлее и светлее, пока не стали совсем бесцветными. По-моему, именно в тот момент, когда ее глаза стали совершенно прозрачными, бабка Алена и стала полностью слепой.

В деревне все были друг другу какой-то родней, кто ближе, кто дальше, вот и бабка Алена была какой-то дальней родственницей моей бабке. Почти каждый день моя бабка ходила покормить слепую. А после приходила и о чем-то разговаривала сама с собой. Я прислушивался и так узнал, что у бабки Алены есть три сына, что они живы, здоровы и живут совсем неподалеку. Просто они променяли свою мать на выпивку. Выпивка была гораздо интереснее матери, к тому же к ней прилагались интересные собутыльники, в том числе доступные женщины. Я думал, что бабка Алена, наверное, скучает по своим сыновьям и плачет, когда никто ее не видит. И именно от этого ее глаза становятся все светлее, их цвет смывается слезами, вместе со зрением.

Бабка Алена очень любила своих сыновей, особенно младшего. Младшего она любила больше всех скорее всего потому, что он все-таки навещал ее. Раз в месяц. В тот день, когда почтальон приносил пенсию. Мужчина был невысок и невзрачен, но пользовался успехом у женщин. Когда он брел в сторону материнского дома, уставившись в одну точку где-то у себя под ногами, с ним почти всегда тащилась, ухватив кавалера за локоть, новая любовь. Они были разные, эти пассии, общими у них были только тоненькие, как спички, ноги, свободно болтающиеся внутри резиновых сапог. Обратно парочка шла более быстрым шагом, взгляд становился чуть осмысленнее, даже сутулые плечи словно бы чуть приподнимались. Ведь жизнь приобретала перспективу, в кармане лежала материна пенсия, на которую можно было купить много выпивки.

В такие дни моя бабка, вернувшись от бабки Алены, накормив ее супом, была как-то особенно расстроена. И говорила «Как же так, он снова отобрал все деньги и даже ударил мать, а она все равно говорит, что Серега ее лучше всех.» Когда я читаю Буковски, я всегда вспоминаю этого Серегу и думаю, а вдруг он тоже писал каждый день что-то гениальное в блокнотах, только вот издать все это у него не получилось. Тогда же были только «Правда», «Труд» да «Известия», кто же будет печатать в таких изданиях рассказы Сереги о том, как его новая любовь отсасывала ему за трансформаторной будкой, а он думал при этом о бессмысленности и безысходности существования. Жалко не было в советской стране журнала «Вонючий бомж» или «Спившееся Подмосковье». Может туда приняли бы Серегины рассказы, опубликовали, и был бы у нас свой Буковски.