Больше рецензий
Эксперт
с синдромом самозванца
18 октября 2020 г. 14:51
1K
5 «Добрый день, всего вам светлого!»
РецензияЯ умру, если никто не скажет: «Люблю!»
Это очень грустная книга. Грустная, как глаза клоуна за напускной весёлой маской.
Не люблю цирк. При виде ярких трюков под бравурные звуки оркестра где-то внутри меня рождается боль: это сколько же нужно труда и тренировок, чтобы выделывать такое! это же опасно! Смешить разношерстную публику и того хуже: а если тебе не до смеха? если горе случилось или плохое настроение?
А кто-то сидит и возмущается, что деньги зря заплатил, как будто хорошее настроение можно купить. Очень метко Владимир Высоцкий написал:
Зритель наш шутами избалован —
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: «Да разве это клоун?
Если клоун — должен быть смешной!»
Цирк не люблю, но преклоняюсь перед цирковыми артистами.
О себе Енгибаров пишет кратко: как после долгих мытарств поступил в Цирковое училище, о начале карьеры, о первом сольном концерте, о маме, мечтавшей дать сыну высшее образование, о первом ноября - дате, которая казалась неслучайной...
1 ноября 1956 года - успешное начало карьеры пантомимиста выступлением в клубе Московского государственного университета.
1 ноября 1963 года - первый сольный концерт пантомимы «О смешном и грустном».
О работе в цирке коверным клоуном можно догадываться, читая «цирковые зарисовки». Из чего состоит кочевая жизнь артиста? Есть в ней трудности и неудобства: многочасовые тренировки, неизбежные травмы, «жлобы» администраторы, чужие квартиры-клоповники, бутерброды наспех, которые компенсируются миллионами добрых улыбок, цветов, криков «браво».
Книга Леонида Енгибарова не случайно попала в жанр поэзии, коротенькие зарисовки пронзительны и искренни - только в стихах бывает подобная проникновенность. Даже о боксе Леонид говорит как об искусстве. Строчки о единственной на свете Праге; длинноногой смуглой девчонке; дорогах и лестницах; дождях, фонарях, одиночестве; космосе, звёздах и земных делах... - строчки светлые и грустные, мудрые и напутственные...
Не обижайте человека, не надо.
Стихи-притчи. Стихи-воспоминания. Стихи-пантомимы. Стихи-тоска. Стихи-одиночество.
В вашем мире я жить не смог, а в своем я совсем один.
Читаешь их и понимаешь, как это важно - не разучиться дарить цветы, улыбки, добрые слова...
Грустные минуты, тут и там, —
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
В иногда дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован —
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: «Да разве это клоун?
Если клоун — должен быть смешной!»
Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:
«Вышел на арену — так смеши!» —
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье — век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой, —
Клоун, правда, слишком мрачноватый —
Невеселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал,
Горе наше брал он на себя.
Только — балагуря, тараторя —
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы —
Шут сгибался в световом кольце, —
Делались все горше пантомимы,
И морщины — глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас —
Будто обезболивал нам роды, —
А себе — защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
Ах, как нас приятно обокрали —
Взяли то, что так мешало нам!
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы — вот нам и смешно.
Вдруг — весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь — и тишина…
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего — и сломана спина.
Зрители — и люди между ними —
Думали: вот пьяница упал…
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался — и переиграл.
Он застыл — не где-то, не за морем
Возле нас, как бы прилег, устав, —
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперед неутомимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк — уже не пантомима:
Смерть была — царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты —
Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживем и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно — на руках…
Сгинул, канул он — как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему — придумал, —
Этот клоун был без колпака.
Я карманный вор. Я король карманных воров. Я богат и счастлив. Я почти что счастлив.
Вот только жаль, что никто не носит сердце в кармане!
Книга прочитана в игре Четыре сезона (осень) и Школьная вселенная.
