3 «Могу только намекнуть, что имею самое непосредственное отношение к одному из последних сообщений ТАСС о создании такой машины, какой еще не было в мире…»

«Поскольку за эти дни я не умер, то стал представлять для медиков большой интерес.»

«— Это по вашей части, лейтенант, разбирайтесь…
А в чем разбираться? Что я мог с ним делать? Отправить в штаб дивизии? Ни казнить, ни миловать мне не положено, а допрашивать — невозможно. Во-первых, на это не было времени. Во-вторых, власовцы, я говорил с несколькими из них, никаких разговоров вести не желали. Были они крайне озлоблены. Не раскаивались и пощады не просили.»

Олег Генрихович Ивановский, тот самый, который почти пятнадцать лет работал в коллективе, которым руководил легендарный Сергей Павлович Королев. Он жал руку Гагарину перед стартом. В данной книге обо всем этом не говорится. В ней ведется повествование о днях, предшествующих началу Великой отечественной войны и самой войне. Рассказ бесхитростный и дает представление о всей убогости советской армии, о ее неподготовленности к войне, хотя на митингах и по радио народу внушалось совершенно противоположные вещи. Вся суть армии сводилась к показушным маршированиям. Олег Генрихович попал в пограничные войска, которым пришлось принять первыми на себя удар немцев. Так вот, вся муштра и обучение их сводилась к тому, чтобы побыстрее встать в строй, даже не обмотав ноги портянками, а потом героически колоть штыками мешки с соломой, так называемого предполагаемого противника. «Спустив ноги, он запихнул их в сапоги, не обматывая портянками, и с гимнастеркой в руках подбежал к двери.
— Вот так, понятно? А гимнастерку можно на бегу надеть, воротничок в строю застегнете, а брюки надо здесь застегивать, а то еще потеряете. Только насчет портянок — секрет. Это так, не по-уставному. Придется после зарядки перемотать. Ясно?
И так каждое утро. В любую погоду. А потом заправлять кровати и туалет. Кому бриться, кому мыться. И все в темпе, не вразвалочку. Затем строем в столовую, завтракать.»
Вся радость солдат состояла в том, что им по праздникам выдавали по белой булочке. Служба проходила по новой государственной границе СССР с Польшей. И местное население ненавидело пограничников. Ведь на словах Советы принесли освобождение братскому народу, а на деле разделяли семьи. «— Опасно в городе. Убить могут. Вот когда год назад тут были части Красной армии, их большевиками звали, а нас, пограничников, коммунистами зовут и не любят.
— Это почему же так?
— А потому, что Красная армия их освободила, а пограничники границу установили, но ведь родственники-то на другой стороне, в той части города остались, а кто через границу, через реку в ту часть попытались пробираться — стреляли…»

Командиром у Ивановского был сельский парень без образования, что тоже говорит об уровне советской армии. Приграничные села были в приказном порядке освобождены от жителей, что так же не прибавляло любви к пограничникам. Ребят попросту готовили на убой. Патронов не выдавали. «Посудите сами: молодые парни, мало что еще видевшие в жизни, стали пограничниками. В руках у них винтовки, которые они держать-то в руках научились пару месяцев назад, а стреляли пока только по мишеням несколько раз. На стрельбище старшина выдавал нам по три боевых патрона, а после выстрелов, встав и поправив гимнастерку или шинель, мы докладывали: «Товарищ старшина, пограничник (имярек) сдает стреляных гильз три!» Ведь не дай бог потерять гильзу! Страх!» Жизнь Ивановскому спасло то, что буквально накануне войны его отправили на обучение искусству кинолога. Хоть он и молодой был тогда да неопытный, но тем не менее подмечал и удивлялся тому, что прямо на приграничных аэродромах советское руководство делало склады авиаприпасов и бомб. В воскресное утро 22 июня он с товарищами ушел в увольнительную. Когда двинулись толпы беженцев в сторону от границы, то никто даже не понял, что началась война. «На мосту полно повозок — фурманок с местными жителями. На базар, наверное. так мы решили.» А на его родной заставе № 9 погибли абсолютно все. Ведь сражаться пришлось штыками совсем не с мешками с соломой… Многие жители, вероятно благодаря пропаганде ТАСС, превратно толкующей о пакте с Германией, считали, что «по согласованию с Советским правительством немецкие войска через территорию СССР двинутся на Индию. Известно, что на официальный запрос советского посольства: «Что означает концентрация войск на границе?» — представитель министерства иностранных дел Германии ответил: «После завершения боевых действий в Греции и Югославии немецкие солдаты прибыли сюда на отдых. Им здесь не угрожают налеты английской авиации». Да о чем можно говорить, если еще ночью 21 июня Советы спешили отправить поезда с грузом леса в Германию. «Вечером 21 июня точно по расписанию от станции Перемышль на ту сторону Сана отошел поезд с горючим и строевым лесом. Дежурный по городской комендатуре позвонил на левобережную часть станции и спросил, почему нет встречного поезда из Германии. Ему ответили: «Ждите утром». И лишь в 23 часа 45 минут Верховное главнокомандование стало передавать в западные округа директиву о приведении войск Красной армии в боевую готовность… Только в 23 часа 45 минут! Солдатам наконец-то выдали винтовки. Но они оказались новыми и в консервационной смазке. Чистили всем, чем могли — бумагой, занавесками с окон, скатертями, а то и своим бельем. А вот патронов не было. Поступил приказ все уничтожать и сжигать, чтобы врагу не досталось ничего. «Говорил кто-то, что вроде у города немцы выбросили десант с самолетов и одеты они были в нашу пограничную форму. Но их городская комендатура всех переловила. До нас и дело не дошло. А может быть, и не так? Может быть, на этом война и закончится? — Зачем же тогда отходить? Зачем же столько всего сожгли и бросили?» Радио не было, сводок никто не слушал. Все разговоры и обсуждения отступления воспринимались как паникерство и были запрещены под угрозой трибунала. Хотя настоящей провокацией было то, что на старой границе, уже разрушали старые укрепления и что с них было снято все вооружение. «Выходить из строя, зайти куда-нибудь в сад или в хату категорически запрещалось, не говоря уже о том, чтобы сорвать с веток десяток черешен или начавших уже поспевать вишен. Это мародерство! За это под трибунал! Таков был приказ.» Приказ гласил: «В бои не ввязываться, двигаться как можно быстрее на Киев». И солдаты двигались пешком восемнадцать суток. «Да вот еще горе какое на меня свалилось. Через несколько дней после выхода из Коломыи я убедился в опрометчивости обмена своих кирзовых сапог на новые яловые. Крепкие, красивые, в иное бы время доставившие владельцу уйму удовольствия и зависти окружающих. Но у них оказались такие высокие и твердые задники, что растерли мне лодыжку чуть не до кости.» Такое чувство, что интенданты были заодно с немцами. Потом он потерял штык и ему пришлось возвращаться и искать его. Иначе - трибунал! Потом Ивановского командование направило в Киев для несения службы при военном трибунале войск НКВД. На фронт солдат не пускали! «Посылать на фронт мы будем в виде исключения только тех, у кого есть веские основания…
— Это какие же веские? А разве бить немцев это не веские?
— Нет, товарищи. Бить врага весь наш народ хочет, но вот у кого фашисты родных побили, у кого братья или отцы на фронте погибли, тот может рапорт подать — разберем.» До войны Ивановский не пил и не курил. Но все эти перекуры и наркомовские сто грамм вынудили и его подсесть на это дело. А потом его переводят в отдел СМЕРШ. И жизнь заиграла новыми красками. «Изменение нашего положения коснулось не только звания, а и денежного содержания. До этого я получал в месяц 25 рублей; а тут, в новом звании, сразу 500! 500 рублей! Снилось ли когда-нибудь такое? Теперь и родителям помощь будет, мне-то деньги ни к чему, тратить их не на что.» Ему едва исполнилось двадцать лет. Война идет своим чередом, наши солдаты не могут отличить свои танки от немецких, из-за чего и гибнут. «По типу не вдруг опознали, если бы наши «тридцатьчетверки», а то у нас были английские «Матильды» да «Валентайны» — подарок союзничков. Танки не двигались и не стреляли. Словно присматривались к нам, а мы к ним. Но вот на одном из них повернулась башня, раздался раскатистый выстрел, и одна из пушек Диментмана закрылась дымом разрыва. Тут же еще выстрел, еще, еще! Ужас какой-то! Минуты не прошло, все четыре пушки были разбиты. И это все у нас на глазах.» Ивановского тяжело ранило, он чудом выжил. Будни «особиста» Ивановского особо не радовали. Да и солдаты не сильно любили представителей прокураторы и им подобных. «Были у меня в полку люди, которым я верил и которые мне помогали, докладывали, если что-то замечали подозрительное, неладное. Было в полку человек десять моей агентуры. Я сам предлагал сотрудничество. Вербовок на основе какого-либо «компромата» у меня не было. Помогали добровольно и бескорыстно. Какого-либо денежного фонда для агентурной работы я не имел.» Пожалуй, самым интересным в книге является описание борьбы с бандформированиями.
«Из справки Главного управления пограничных войск о результатах борьбы с бандитскими группами на территории Ровенской, Волынской и Тернопольской областей в марте 1944 года:
«…22марта 1944 года при ликвидации 16-м погранпол-ком войск НКВД охраны тыла бандитской группы «Олег», оперировавшей в Острогожском р-не Ровенской области, было установлено, что эта банда, совместно с бандой. «Черноморец», участвовала в нападении на командующего фронтом Ватутина. У убитого главаря банды в дневнике найдена запись такого содержания: «29 февраля… разбиты две легковых машины, из числа которых машина, в которой ехал Ватутин. Сам Ватутин ранен. Захвачены документы и карты…» Имеющиеся в нашем распоряжении материалы подтверждают обстоятельства ранения Ватутина, и, кроме того, допрошенный участник этой банды, оставшийся в живых, также подтвердил факт нападения этой банды на Ватутина…»
Вообще-то, Олег Генрихович типичный представитель так называемых «лишних» советских солдат, которых не знали куда приткнуть (держим в уме командиров с двумя классами образования сельской школы). Ему довелось даже год танкистом побыть! А потом он был просто превращен в экспонат. Когда врачи вспомнили о том, что они врачи и вспомнили о его тяжелом ранении. «Вот так, совершенно неожиданно, я стал интересным медэкспонатом, на котором впору было прикрепить этикетку: «Счастливчик войны» и ниже текст с заключением медицинской комиссии: «К службе в органах не годен. Годен для работы в гражданских учреждениях при пониженном рабочем дне без тяжелой физической и умственной нагрузки». Эту фразу я запомнил на всю жизнь.» Но в параде ему таки позволили поучаствовать. А потом праздник закончился. И начались будни. «Жизнь была сложной, несытной. Карточная система. По талончикам с надписями «жиры» и «сахар» магазины порой «отоваривали», был такой термин, продуктами, которых сейчас не найдешь в ассортименте самых крупных гастрономов. Ну, например, «маргогусалин», «лярд», «суфле» или «яичный порошок». Хлеба граммов 600 на день рабочему, 500 служащему, еще меньше иждивенцу — было и такое социальное понятие.» Вот такая она, Победа… Аминь!