4 Спойлер Лапка зеленого куста летит в пропасть

Пелевин – не Байрон, он другой, он мрачный циник с хорошо подвешенным языком, который к месту и шуткануть может. Маскируясь под мизантропа, он отчаянно тоскует о гармонии.
Повесть «Иакинф» еще одна попытка объяснить нам ужасный мир, в которым мы угодили и, чего уж там, который мы создали.
За острыми, холодными фразами прячется тень ностальгии. Тихая, неземная печаль весьма сентиментального свойства скользит по книге, прикрываясь юмором и трехдневной щетиной.
Историю мутят четыре парня лет двадцати и гендальф (одна штука) от сорока до шестидесяти лет. Осколок прошлого ведет молодняк по туристической тропе собственного изобретения. По ходу он скармливает им байку про древнего бога, о котором, как о тайном мировом правительстве, филистеры в ночных колпаках, имеют самые туманные представления. Ближе к развязке становится понятно, что лясоточение имеет корыстную цель.
Пирог, понятно, включает не только первый корж, но пропитку и другие, не менее ценные пласты.
Расклад такой.
Если лемминг советский (в агонии своей формации) двигал в тупик, то лемминг капиталистический топчется на месте. Особо одаренные зверьки замирают над бездной и сверлят глазами синюю даль или огни большого города. Миг прекрасного в этом мире эквивалентен тонне дерьма, которое требуется употребить орально.
А ведь еще Гиппократ говорил, ты это то, что ты ешь, и это объясняет, почему с морды лемминга воды лучше не пить. Кроме того, зверек страдает вертиго, что здорово ограничивает свободу его членов. Он зол, дик, желает многого, но не имеет ничего.
Он легко поддается гипнозу, его стоит только поманить красивой бусинкой, как он тут же бежит закладывать душу. Считает себя титаном, других пигмеями, предков – тупицами.
Лемминг от капитализма не верит в бога, не верит в суеверия, он верит в схемы. Открыв широко рот, он внимает гуру, который топит за монетизацию любого чиха.
Расчеркнувшись кровью, зверек и не догадывается, что он невинный лох, ведь другие животные, там в другой полушарии, оперируют цифрами с иным количеством знаков.
Лемминг смотрит в небо и не может понять: искры там или звезды. По всему выходит, что жизнь такого существа не имеет смысла.
Эволюционный скачок произошел в 90-ые, когда перед леммингом советским расцвела вариативная ромашка. Но, изучив картотеку богов, он явно стал молиться не тем или не о том.
Создатели вселенной (древние духи света) его проигнорировали, ведь для них он ровно что язычок пламени, который взвился и тут же погас. Но другие боги, пограничные, поворотили к нему свою ужасную морду. Мышами и тараканами увидели боги не света и не тьмы советских леммингов. Подношения они конвертировали в долголетие и счастье.
К подножию трона властелина времени лемминги принесли детей, концентрированное время, и изменения, которые произошли, здорово сократило их ареал обитания. И стало леммингам страшно, ведь если отжимать по чуточке, ничего не останется. А ведь на территорию со всех сторон прут враги, по пищевой цепи превосходящие.
Если советский лемминг на заре своего существования не приносил богам жертв и мер ужасной смертью, то капиталистический зверек предпочел, чтобы время его кушало «гуманно и с анестезией», и был готов исправно оплачивать счета.
Вместе с младенцами боги стирают с лица земли доброту, чистоту, красоту и свободу. Баг у них такой.
Жертвы превращаются в белое и чистое сияние, перед которым меркнет лемминоговое счастье, и кажется, что им это очень выгодно.
Бог, властелин времени, чей левый рог – прошлое, правый – будущее, заверяет адептов, что жертвы не испытывают боли.
Но отчего же тогда плачет жрец, когда в белом пламени исчезают агнцы, и почему режет ноздри запах паленого мяса?
Р.S.
Если же говорить о свободе и калокагатии советского лемминга в эпоху расцвета, то она располагалась в коридоре коммунизма, это сказал Бердяев, и было это хорошо.