3

Я была в восторге от «Шардика» Ричарда Адамса, и за «Майю», пусть и не связанную с ним сюжетно, но принадлежащую тому же циклу и повествующую о том же мире, принялась с огромным воодушевлением и в полной уверенности в том, что меня ожидает ещё одна потрясающая книга. Но один эпизод в начале книги, эпизод, в котором пятнадцатилетнюю Майю совращает отчим, уничтожил моё воодушевление и уверенность на корню.

Не то что бы я раньше не читала про секс ─ читала (и ещё как читала! и читаю! и буду читать!), не то что бы я раньше не читала про растление несовершеннолетних ─ «Лолита» мимо меня тоже не прошла, не что что бы я не читала мерзких и гадких сцен ─ без них сейчас ни одно приличное фэнтези не обходится (а я поклонница жанра), но вот этот конкретный эпизод соблазнения Майи вызвал у меня такое отвращение, что я, с трудом одолев несколько последующих глав, не выдержала и положила книгу куда подальше с неопределённым намерением дочитать когда-нибудь потом. Что же в этом эпизоде было настолько невыносимо ужасным, что все лавкрафтовские монстры завистливо вздыхали в сторонке? То, что Майю, вечноголодного подростка из нищей деревушки, отчим завлёк в свои объятья не силой, не угрозами, не ложью, а ─ сладостями. Сладостями, твоюжмать. В общем, я не смогла.

Прошло три года.

Я подумала, подумала получше, подумала совсем хорошо, и решилась дочитать «Майю». Зачем мне, в свете вышеизложенного, это сдалось? Во-первых, я предположила, что самое противное уже прочитала и хуже уже точно не будет. И, к счастью, оказалось права: «Майя» ─ толстый роман, в нём множество упоминаний жестокости и разнообразных сексуальных и околосексуальных практик, которые у незаинтересованных в них людей вызовут скорее тошноту, нежели эротическое волнение, но нет ничего гаже того самого эпизода. Во-вторых (и в свете вышеизложенного это может показаться странным), мне очень нравится, как Адамс пишет. В «Майе» есть всё, за что я превозносила «Шардика»: вдумчивое, неторопливое повествование; богатые, красочные описания пейзажей, городов, интерьеров и одежд, дающие возможность с лёгкостью узреть очами души своей Беклу, столицу империи (больше всего напоминающей Римскую империю в период расцвета её упадка), и своеобразные имперские провинции; сказки, музыка, песни и танцы, вдыхающие жизнь в выдуманный мир и равно увлекающие героев и читателей. И также, как в «Шардике», у читателей есть возможность самим судить, влияют ли боги, которым герои поклоняются, на их судьбы, или же всё это суеверия невежественного древнего мира и только люди могут определять судьбы людей; в тексте однозначного ответа на этот вопрос не найти. Но при этом судьба как таковая, несомненно, присутствует в истории, правда, замечаешь это, лишь прочитав изрядное количество страниц. Так же, как в «Шардике», в «Майе» к героям возвращаются последствия всех их поступков, но если главный герой «Шардика» изведал плоды собственной жестокости, то к Майе раз за разом возвращается её доброта.

Тот самый эпизод ─ лишь пролог к злоключениям и приключениям Майи, по-настоящему они начинаются после того, как разгневанная мать продаёт её в рабство. Легко догадаться, что юную красавицу отправят не на кухню посуду мыть, а в опочивальню, ублажать хозяина. Подруги Майи ─ такие же рабыни для постельных утех или свободные куртизанки-шерны, так что разговоры их вертятся вокруг вполне определённых тем. Для обсуждения определённых тем требуются определённые слова, но вот незадача ─ те слова, которыми в своём кругу пользуются наложницы, в приличном обществе неприличны, а читатели, конечно же, относятся к приличному обществу. Адамс решил эту проблему оригинальным, хоть и несколько обескураживающим способом: для всех исключительно важных терминов придумал эквиваленты на бекланском языке, чтобы персонажи, никого не стесняясь, могли сказать вместо «жопа» ─ «венда», вместо «сиськи» ─ «дельды», а слова «зард», «терть» и «бастать» я переводить не буду, контекст и так не даст ошибиться в их значении.

С самого начала романа и до самого конца на все лады повторяется идея о том, что молодость и красота ─ это могущественная сила, благодаря которой можно добиться всего на свете. Подневольные любовницы слышат это от мужчин, а потом пересказывают другу, ободряя в трудный час. Такая сладкая лесть, такая наглая ложь. Слова ничего не стоят, а ирония ситуации заключается в том, что пока девушки-рабыни убеждают друг друга в превосходстве молодости и красоты (над чем, не уточняется), мужчины и женщины, обладающие реальной властью, используют их в хвост и в гриву: и для удовлетворения сексуальных желаний, и для политических интриг, и для шпионажа. Девушки покорно выполняют их приказы, подчас с риском для жизни, однако же идею о всемогуществе молодости и красоты сомнению не подвергают.

Майя, юная и прекрасная, едва ли не в одночасье переносится из провинциальной глуши в дом очень влиятельного и очень развращённого сановника. Автор всё время подчёркивает её наивность и невинность (не физическую, до такой пошлости Ричард Адамс не опустился бы), и если насчёт наивности я всецело согласна, то в невинности вовсе не убеждена. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы хотя бы обдумать мысль о том, что бастаться с мужем собственной матери ─ не очень хорошая идея, да и в небрезгливую профессионалку эта растерянная девчушка превратилась на удивление быстро. Майя невинна в том же смысле, в каком невинны птицы и звери, но от людей, как правило, ожидаешь иного.

Майя не относится к тем персонажам, которым я симпатизирую. Мне нравятся сдержанные, вдумчивые, склонные рефлексии, преданные своему делу или высокой цели ─ ничего общего с Майей. Майя ─ доверчивая, падкая на постельные утехи, очень добрая и не очень умная. Именно эти качества (да, глупость тоже) и спасают Майю, и делают её героиней. Девушка более сложного душевного склада, потеряв всех близких и угодив в рабство к садисту и развратнику, могла бы сломаться, как это едва не случилось с одной из майиных подруг, но Майя неизменно легко приспосабливается к меняющимся обстоятельствам. Она открыта для плотских удовольствий, а если с удовольствием не сложится, удовлетворится сознанием хорошо выполненной работы, или уж, в самом крайнем случае, утешится простым физическим комфортом: возможностью помыться, одеться в чистое, досыта поесть. Майя вообще очень телесно ориентированный человек: ей тяжело даётся обучение грамоте, но легко ─ танцам, и, надо отдать ей должное, благодаря силе, ловкости и выносливости она спасла и погубила немало людей.

Наивность Майи (всё-таки называть главную героиню романа дурочкой как-то неуважительно) ─ обоюдоострый меч. Она не понимает вещей, очевидных для всех остальных, Майю не принимают всерьёз люди, пользующиеся ею в своих целях, но именно благодаря своей наивности Майя совершает небывалое. Там, где умный человек остановился бы, подумал и испугался, Майя безрассудно следует велениям своего сердца, а редкий мудрец способен предугадать, что велит сердце шестнадцатилетней и до беспамятства влюблённой девушки. Это уже не глупость, это священное безумие, благодаря которому простушка Майя становится непредсказуемой для опытных интриганов.

И всё-таки главное качество Майи ─ доброта. Пусть красота Майи ослепительна, но именно доброта привлекает к ней людей, готовых помочь и умным советом, и нужным делом, именно доброта даёт ей и смелость, и силу, и стойкость. Порой Майя откровенно раздражает мелочным самодовольством, но в других ситуациях она поражает самоотверженностью.

У каждого свои недостатки. И я не могу не съязвить в адрес Ричарда Адамса, как бы ни восхищалась его способностью создать плотно переплетённое повествовательное полотно, в котором нет ни одной случайной нити, зато каждый раз открываются новые детали, стоит лишь взглянуть на узор под другим углом.

На обложку романа вынесена цитата автора:
«Я хотел написать книгу о девушке, которая начинает жизнь, не имея буквально ничего, кроме сверхъестественной, божественной красоты. «Майя» ─ это отражение моей веры в природную, неотъемлемую чистоту женского духа».

Так вот. Какого чёрта книга о чистоте женского духа начинается с влагалища?