4 Талантливый пофигист

«Знак четырех» (The Sign of the Four, 1890) – второе произведение Дойла про Холмса, но, как и первое – «Этюд в багровых тонах» (1887), мастеровитое. Недаром вскоре Дойл бросит медицинскую практику в девонширской глуши (к окулисту Дойлу почему-то никто из местных не приходил), чтобы через несколько лет прославиться «лучшей плохой литературой», а через десять лет стать самым высокооплачиваемым писателем мира. Талант прорезывается сразу. «Знак четырех» сложен поинтереснее, чем «Этюд», а гонка паровых катеров вниз по Темзе настолько яркая, что Гай Ричи неизбежно взял ее в свой первый фильм о Холмсе (2009). Смерть злобного малыша Тонги, бородач Смолл, сардонически выбрасывающий драгоценности в реку, а потом он же, пытающий убежать на деревянной ноге и застревающий ею в топком береге, – всё это пробирает.

Читать вторую повесть про Холмса после первой и после третьей (написанной через одиннадцать лет) – это поневоле сравнивать. Первые две повести – снятие верхнего слоя почвы. «Собака Баскервилей» (1901) – это уже выемка руды из недр. «Собака» не намного больше по объему, но насколько сложнее и органичнее составлена, многолюднее, без длинных вставных новелл, без вычурной экзотики, без ядов и колюще-режущих предметов, но при этом куда более зловеща. К тому же «Собака Баскервилей» происходит в абсолютно английском сеттинге – в глуши Девоншира, где Дойл закончил как врач и начал как писатель.

Запротоколирую очевидные параллели.

Медицинское образование помогало Дойлу кончать с персонажами по-медицински точно, причем мгновенно. В начале «Знака четырех» капитан Морстен внезапно умирает от разрыва сердца, а второй негодяй – майор Шолто, много лет страдающий хронической нервной болезнью, – через четыре года двигает кони от сильного нервного потрясения. Преступный герой «Этюда» – Джефферсон Хоуп – умирает в конце повести от разрыва аневризма аорты, правда, заранее зная об этой смерти (справочник сообщает, что аневризма аорты грудного отдела чаще всего вызывается сифилисом). В «Собаке Баскервилей» вся петрушка начинается со смерти сэра Чарльза от разрыва сердца. Просто какая-то Красная Пашечка! Стоило бы провести литературоведческое исследование: «Внезапная смерть литературных персонажей. Роль в сюжетном построении и облегчении задачи писателя».

Оба преступных героя (виллана) в «Этюде» и «Знаке четырех» – люди из низов, но в конце они рассказывают свои жизненные истории правильным литературным языком и проявляют себя как весьма культурные, тактичные люди, вызывая к себе симпатию. В «Собаке Баскервилей» злодей Стэплтон – из верхов, по определению вежливый и культурный, но он, к сожалению, не успел рассказать нам свою историю, сгинув в Гринспенской трясине.

В «Этюде» и «Знаке» начинающие сюжет убийства совершаются ядом. В «Собаке Баскервилей» злодей действует, конечно, куда изощренней – убивает собакой с нафосфоренными глазами.

В «Этюде» и «Знаке» главные злодеи обязательно оставляют записку на месте преступления: «RACHE» и «Знак четырех». В «Собаке» происходит что-то подобное: в начале повести Стэплтон инкогнито передает привет Холмсу.

Кстати, в «Знаке четырех» имеется занятное нагромождение ложных обвинений в убийствах: майор Шолто не убивал капитана Морстена, Тадеуш Шолто не убивал своего брата Бартоломью, которого не убивал также и Джонатан Смолл, а самого Смолла задолго до того отправили на каторгу за убийство купца Ахмета, которого он тоже не убивал (только подножку поставил). Любопытно, что Конан Дойл всю жизнь играл роль Шерлок Холмса и брался за расследования. Самым замечательным его свершением было добиться освобождения Оскара Слейтера, просидевшего в одиночке 18 лет по ложному обвинению в убийстве. Незадолго до Конан Дойла закончилась европейская паранойя быть заживо похороненным. Новое время принесло новый страх – быть облыжно обвиненным в убийстве.

В «Знаке четырех» хватает ляпов. Ставший уже великим, Дойл добродушно посмеивался над своими ляпами, но никогда не порывался их устранять. Видимо, чтобы не создавать потомкам лишнюю работу – сравнивать варианты. Молодец. Написал, как в канон отлил. Ну, в канон и отлил. Я, на правах потомка, хочу позубоскалить над крупными ляпами.

В «Этюде» нам достаточно подробно рассказывают о ранении Джона Ватсона в плечо, отчего у него были проблемы с рукой. Но в «Знаке четырех» Ватсон страдает простреленной в Афганистане ногой. Странно, что в «Собаке Баскервилей» у Ватсона нет диких головных болей в простреленной на войне голове. Видимо, за десять лет Дойл вообще забыл про ранения Ватсона. Хотя признáем, что такого рода детали – увечья и хронические недомогания – всегда оживляют персонаж, делают его симпатичнее и ближе к читателю. Ведь даже Джонатан Смолл («Знак четырех») сразу вызывает нашу симпатию, потому что у бедняги нет ноги, причем потерял он ее, действительно, совершенно невиновно – ее (ногу) откусил крокодил, когда новобранец британской армии купался в Ганге!

И вот та самая гонка паровых катеров по Темзе. Оставляем за рамками тот факт, что из упомянутых в повести деталей следует, что обычный полицейский катер никак не мог догнать самую быстроходную на Темзе «Аврору». Но это случилось. Ладно, поверим капитану Смиту, который списал это на то, что у него, мол, не было кочегара. Хотя при чем тут кочегар? Он сам махал лопатой, поди, не хуже кочегара. А если сил не хватало, то почему не поставил на вторую лопату старшего сына, а на румпель – Смолла? Впрочем, даже если бы полицейский катер отстал, то уж точно не настолько, чтобы «Аврора» успела доставить Смолла на отходящий в Бразилию корабль и чтобы корабль успел выйти в открытое море до подхода полицейского катера, и тю-тю. Поэтому, когда Холмс и другие обсуждают, что бы было, если бы они «упустили» «Аврору», делают это они совершенно напрасно. Упустить Смолла они могли только по одной причине: поломка двигателя полицейского катера, но этого они почему-то не опасаются, этого и не происходит. То есть напряженный момент создан весьма искусственно (впрочем, верблюд по такому поводу сказал бы: «А что во мне неискусственного?»).

Удивление вызывает скорость движения английских буксиров конца XIX века с тремя баржами на привязи. Вот как описан момент в середине катер-рэйсинга:

«…Мы висели у «Авроры» на хвосте. Но в тот же миг судьба зло посмеялась над нами: путь наш пересек буксир с тремя баржами. Если бы не рулевой, вывернувший до отказа руль, мы врезались бы в него. Когда наконец мы обогнули их и снова легли на курс, то оказалось, что «Аврора» ушла вперед на целых двести ярдов…»

Внимание! Полицейский катер висел на хвосте у «Авроры», расстояние было не более ста метров, и как в эту щель, наперерез движущимся катерам, сумел всунуться буксир с баржами? Этот шустряк был на подводных крыльях или на воздушной подушке? Его имя «Стремительный»? Нелепица. И тут же новая:

«У Гринвича нас разделяло саженей сто, к Блэкуоллу расстояние сократилось до семидесяти пяти…»

Дойл нигде не пишет, что во время этой гонки полицейский катер отставал, наоборот, он медленно, но верно нагонял «Аврору». Так вот, вспомните: после огибания барж расстояние между катерами было 180 метров (200 ярдов), но спустя время, у Гринвича – всё те же 180 метров (сто саженей, а морская сажень или fathom – это 182 см). Логика нарушена: ведь про другие стремительные буксиры с баржами (кроме первого) нам ничего не известно, поэтому почему за приличный отрезок пути расстояние между катерами не изменилось? Но черт с ними, с кабельтовыми. Меня всё-таки беспокоит буксир «Стремительный»: как ему удалось всунуться в промежуток в полкабельтова, а то и в четверть оного?! Опять призываю дух Станиславского (а Дойл отдал половину жизни пропаганде и защите спиритизма). Дух появляется, вертит стол и шепчет мне в ухо: «Не верю!»

Ну и про размер сокровищ. Смолл говорил, что изначально в сундуке было драгоценностей на полмиллиона фунтов. Бартоломью Шолто нашел сундук на чердаке отчего дома через одиннадцать лет после того, как его отец убежал с этими сокровищами из Индии. Тадеуш Шолто сказал, что они с братом оценили стоимость найденных сокровищ в те же полмиллиона фунтов. Но ведь майор Шолто купил на уворованные драгоценности большой дом с землей под Лондоном и жил небедно, а потом небедно жили два его сына. То есть за одиннадцать лет семья Шолто должна была существенно подрастратить сокровища Агры. Но даже если Шолто жил на военную пенсию, всё равно, на что он сходу купил усадьбу, если он ушел в отставку после того, как в пух и прах проигрался в карты? И вообще, к чему бы ему было экономить и держать все сокровища под спудом? Почему бы ему не положить их в банк и не получать ежегодную ренту в 20 тысяч фунтов (цифра из повести), тем более, имея в виду его патологическую жадность, в которой он признаётся сыновьям на смертном одре?

Похоже, что Дойл, раскидывая несуразности, тренировал читателей замечать детали как Шерлок Холмс. Развлекая – обучай! Но мы плюём на несуразности и всегда любим Дойла за Шерлок Холмса, а Шерлок Холмса любим не за чтó, а как родную душу, потому что талантливый пофигист со склонностью к авралам и вредными привычками – это наше менталитетное.