4.5 «Земля обманула нас. Она не была девственной»

Даже не ожидала, что на выходе будет такая высокая оценка. Поначалу читалось ни шатко, ни валко. Последние ползвездочки добавились на последних главах. Автор успел-таки округлить книгу и придать ей некое подобие сюжета хотя бы своим окончанием. Временами уж очень утомляла хаотичность и бессюжетность.

Несмотря на отсутствие какой-то вразумительной истории, сразу было видно, что это шедевр. Не мешало бы, конечно, добавить после этого громкого слова подмигивающий смайлик, но не буду, автор заслужил.

«Русский роман» – это настоящая большая литература, а не писанина. Чувствуется эпическая мощь и библейская закваска. Из имен, которые приходят в голову, чтобы сравнить (если, конечно так уж надо сравнивать), сразу всплывают Маркес и Сарамаго. Я не знаю, я сама придумала или где-то прочитала, а потом забыла, что этот роман еврейские «Сто лет одиночества», но я прочно утвердилась в этой мысли, когда книга перевалила за середину.

Это произошло, когда стало сильно пованивать малярийным болотом и элемент фантастического, который до этого был легким и радостным, приобрел мрачноватые черты: угрожающее болото, говорящие мертвецы, потихоньку свихивающиеся поселяне, сила рода и странноватая эротика – чистый Маркес.

Там бегали крысы величиной с кошку, совершенно обезумевшие от жары и одиночества. Они забирались на цитрусовые деревья и грызли кору. Страшные раны.

Сарамаго пристраивается по той же линии. К ней хочется отнести неуловимого человека, который идет по миру с полуторатонным быком на руках, почтовых пеликанов, медовых любовников, утративших свое счастье.

И да, еще было хождение по водам. Это понятно откуда – оттуда же, что и все нескончаемые цитаты. Хотя пионеры мошава и были социалистами, но Библию знали наизусть. Мифическое измерение в этой книге мощное и многоголосное. Но если вы подумали, что эта книга – фантасмагория, то промахнулись.

Это книга про сельское хозяйство. Справочник садовода, огородника и энтомолога. «Наши деревенские на глаз определяют точный вес теленка, по цвету луны предсказывают, куда подует завтрашний ветер, и по вкусу лука говорят, сколько азота в почве».

Хотя от сельского хозяйства я далека и такие подробности мне ни к чему, но эта жизнеутверждающая линия мне понравилась. «Плодитесь и размножайтесь» здесь цветет пышным цветом. Плодится все в полном согласии с природными циклами. «Дети. Ниточка жемчужин. Длинные ожерелья семени». И понятно, почему в книге нет сюжета, она бессюжетна, как сама жизнь и человеческая память.

Теперь про память. Ее в этой книге олицетворяет рассказчик, от лица которого и ведется повествование. «Сирота, который рос у дедушки, - это бочка, битком набитая его рассказами», а также самый богатый человек в деревне, инфантил-девственник, здоровый как бык, основатель «кладбища пионеров».

Тридцати восьми лет от роду, ста двадцати семи килограммов весом, в большом доме на берегу моря, я все еще ученик Пинеса и дедушкин Малыш. Все еще жду – его усов на моей шее, его рассказов, нарезанного им помидора, посыпанного грубой солью, на моем утреннем столе.

Он в книге олицетворяет смерть и является противовесом мажорному «плодитесь и размножайтесь» жизни.

Сплетаясь вместе, линии жизни и смерти поют песнь вечного возвращения: любовь, красота, природа, жизнь – тлен, разрушение, несбывшиеся надежды, смерть. Правда, не все выражаются так поэтично, как я: старый учитель Пинес – когда он уже свихнулся – с горечью говорит об этих двух линиях так: «мясо вонючее и мясо е… /ой неформат, неформат, неформат/ учее».

Учителю Пинесу выделена особая роль. Только он может слышать крики, раздающиеся в ночи: «Я трахнул внучку Либерзона»! Раздаются они на протяжении всего романа, только объекты этой нечеловеческой любвеобильности меняются. Как потом выясняется, их слышали еще и женщины, и с замиранием сердца ждали своей очереди. И это «мясо е..чее», кричащее с водокачки, подогревает интерес к бессюжетной книге, потому что это одна из загадок мошава, которую нужно разгадать.

Подогревают его и многочисленные недоговоренности в рассказах нашего могильных дел мастера. А почему он сирота, а куда ушел дядя, а откуда взялось кладбище, которое является одним из главных персонажей? Да, не удивляйтесь, оно – полноправный персонаж. Более того, в этой книге все – главные персонажи, включая самую последнюю блоху и чьи-нибудь сапоги.

Меир Шалев не делает различий между живым и неживым, у него все имеют душу и равные права на участие в сюжете: пионеры-переселенцы и их потомки, одичавший кот Булгаков, названный по имени одного писателя из Киева, мул Зайцер (я только на половине книги поняла, что Зайцер – не человек), бык Жак Вальжан, гиена, пришедшая на свою голову к Минкиным, пчелы Маргулиса, перелетные пеликаны и говорящие скворцы, цикады, личинки медведки, яблони и персики, коровы в наушниках, дающие великолепные удои, бухие лошаки, мандолина Циркина, портфель Беньямина, выгребная яма Рылова, чучело коровы Хагит в «Музее первопроходцев», первобытные люди, которые жили в Пещере Дождя, болото, кладбище.

Любят в этой книге много, с удовольствием и отчаянием, производят детей, тоскуют по тем, кто не придет, и эта любовь не только половая, это любовь всеобъемлющей жизни. Любят дети взрослые и старики: Даниил, влюбившийся в двухнедельном возрасте; дедушка Минкин, всю жизнь страдавший по «крымской шлюхе»; старик Либерзон, нашептывающий что-то своей Фане до ее последнего вздоха; Маргулис и Тоня - медовая пара; Ури, познавший запах женских гениталий у воспитательницы под юбкой; и наш тихоня-гробовщик, который так и не смог… Так что я там говорила про сельское хозяйство? Да, все это на фоне ежедневных забот сельской общины.

И еще надо добавить к этому тонкий еврейский юмор («Мы не для того взошли в Эрец-Исраэль, чтобы поить скотину шампанским»), местами с горьковатым привкусом иронии, который делает книгу потрясающим цитатником и заставляет тихо грызть рукав, чтобы не ржать в голос. И этот юмор переплетается с немного ностальгической поэзией. Например:

«Если бы ты знал, какие поразительные мысли растут в моем сердце! Они, как ночные бабочки, витают в моих висках».

Сложно было читать книгу из-за уже упоминавшейся бессюжетности. Хотя я люблю нелинейные романы, но эти хронологические скачки и отсутствие последовательности в событиях сначала сильно рассеивали внимание. Потом я научилась соединять обрывки нитей в одно, и в итоге даже что-то связное получилось.

И снова сельское хозяйство, но теперь уже с отрицательной стороны: устала я от него. Когда в середине романа кто-то сказал «Он даже мула от осла отличить не умеет», я поняла, что это и про меня. Портрет Зайцера у меня крайне расплывчат. Еще я с таким же ужасом обнаружила, что я не понимаю, чем отличается коммуна от мошава, а разница, вроде, существенная.

Еще одна вещь, затрудняющая понимание книги – еврейская тематика. Хотя логично - проза-то еврейская. Но она меня утомила не в глобальном смысле, а своими частностями: множеством непонятных названий вроде Бар-Мицва и Йом-Кипур, неизвестных мне событий и исторических персонажей. Роман называется «русским» из какой-то иронии, русского в нем мало, за исключением того, что все пришли из России и старики иногда говорили между собой по-русски.

Хотя я, наверное, вру. Кроме языка пионеры принесли с собой какой-то размах, происходящий от бескрайних просторов, которым не уместиться в одной деревне, и непонятную щемящую тоску. Непонятную для будущих поколений, которые они породили. Был момент, когда эта история показалась до невозможности пессимистичной – книгой о тщете и крушении всех надежд.

В конечном счете мы осушили болота, но под ними обнаружилось нечто более страшное. „Связь с землей“, „слияние с природой“ - что это, как не возвращение вспять, закат и озверение? Мы вырастили новое поколение. Это уже не те, неукорененные и несчастные евреи галута, это крестьяне, прочно привязанные к земле, - грубые, сварливые, склочные, ограниченные, узколобые люди с широкой костью и толстой кожей.

Мрачноватый итог всех чаяний и упований. Этот роман и был бы книгой увядания и распада, если бы не конец, случившийся неожиданно, но закономерно – новая глава, продолжающая род Минкиных, жизнеутверждающая нотка, хотя и с примесью грусти. Жизнь не может остановиться, и никакое кладбище над ней не властно. Как я тут недавно услышала, и меня это поразило: «У жизни нет противоположности, смерть – это противоположность рождения, а не жизни».

Я рекомендую эту книгу всем любителям добротной классической прозы. Правда придется запастись терпением, чтобы ее прочесть. Возможно, это будет длиться долго, но того стоит. За последнее время эта первая книга, которая принесла мне чисто эстетическое удовольствие и легкую ностальгию по тем временам, когда я погружалась в какое-то произведение и его смаковала.

И напоследок выход на космический уровень:

«Эта выдуманная земля - просто лоскутное одеяло, сшитое из наших сказок и легенд. Тонкая пленка, под которой скрывается одно лишь свидетельство человеческого самомнения. А весь наш земной шар - просто ничтожная крупица пыли на краю третьестепенной галактики».