2 Память падали

Любите ли вы запах трупов, как любит его Хан Ган?

«Человеческие поступки» - небольшой поэтический текст о трагедии в Кванчжу. Эстетика бодлеровской «Падали». Вокруг гниющие, съеживающиеся гниющие штабеля студенческой плоти, а души как птицы летят.

Роман, по нынешним меркам, давний. Но, наверное, первый в ряду вдруг ожившей писательской памяти. Далее начнут писать о том, как разгоняли пулями левых студентов в Бирме и Таиланде. У последователей получилось лучше. Почему? Наверное, потому что прозы и истории там больше. А здесь у Хан Ган – поэзия, да не простая – типа элегия, типа эпитафия.

Молодежь гибнет, затем гниет, сваленная в кучи, военные продолжают стрелять, насиловать, пытать. Все боятся, плачут и горюют. Вот такая канва событий. Ничего нового. Сигрид Нуньес в романе «Друг», о котором потом скажем отдельно, неполиткорректно замечает – все истории о насилии на одно лицо: один и тот же событийный ряд, одни и те же слова.

Что в действительности происходит в «Человеческих поступках», узнаешь попутно, достраивая общую картину с помощью справок и энциклопедий. И это несмотря на то, что я с детских лет по газете «Правда» наслышан про военщину Чон Духвана, обслуживающую интересы американских империалистов. Конечно, автор имеет право писать, как хочет. Но в итоге историческое и социальное оказывается в книге за скобками. Чего бузит молодежь, права она или нет, понять трудно. Все сведено к абстрактной проблематике насилия и его последствий. То есть мораль у книги известная - «надо делать хорошо, и не надо плохо». Но вроде бы все ясно после Освенцима. И также очевидно, что опыт Освенцима будет повторяться вновь и вновь. Таковы «человеческие поступки».

В результате вопрос к автору – что нового она на этом абстрактном уровне сказала?

Разве что повторенье – мать ученья.

«Человеческие поступки». То есть вроде бы вопрос о человеке. Но он не ставится. «Человеческие поступки» в романе Хан Ган не анализируются, а всего лишь показываются. Типичный бихевиоризм современной литературы.

Вся книга – одно большое описание. Трупы воняют, люди страдают. Может, лучше включить телевизор? Документальный фильм. Посмотреть на фото? Хватило бы и статьи, как я обычно говорю. В художественном виде, как только автор ни пытается нас прошибить ужасами избиений и издевательствами возникает некая натянутость. Когда насилие стало повседневностью, его детализация не ведет к катарсису, сколько не нагнетай. Ну да, жизни сломаны, тело помнит камеру допросов. Понятно. Что дальше?

В книге, претендующей на то, чтоб пропеть за все загубленное поколение, нет героя, к которому можно было бы прилепиться. Один вспоминающий сменяет другого – и все одинаковы, все лишены лица в своих сдержанных кричащих эмоциях. Хан Ган говорит о всех (хотя нет, только о слабых, непротивленцах – героях без единого выстрела), стремится зацепить нас событиями – но в итоге получается книга ни о ком.

Главный вопрос к роману – насколько корректно политический протест изображать современными средствами блогерского физиологического письма с его многозначительной отстраненностью и яканьем? Есть впечатление, что Хан Ган едва ли не намеренно деполитизирует события в Кванчжу. Интересно кому принадлежит эвфемизм «красноперые»? Ей или переводчице? За что боролись конкретно молодые люди, кроме некоей абстрактной диктатуры и машины насилия? Не узнаешь. В свете этого вопрос – какова цена ее писаниям, как свидетельству памяти? Это действительно правда про кровавые майские дни 1980 года? Или перед нами очередная попытка заставить кричать меня «какая гениальная книга», только потому что здесь память, травма и высокий гуманизм, проиллюстрированные разлагающимися телами?

Хан Ган умудряется превратить трагическую смерть тысяч молодых людей в заунывную заупокойную монотонную мелодию. В этой книге так много нытья, что уже никому не сочувствуешь. И опять, все Я да Я. Под конец автор-рассказчица не удержалась и даже себя пристегнула к трагедии.

- Кто свидетель?

- Я! А что случилось?

Ода издыхающей лягушке