2 "Герои нашего времени" в готическом антураже

Печорин принял расстроенный вид.

– Да, – сказал он печально, – такова моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было. Но они родились, раз уж их ждали. Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве – и я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли. Я стал злопамятен. Я был угрюм – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их – меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир – меня никто не понял. И тогда я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: там они и умерли. Я говорил правду – мне не верили. Я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без усилий счастливы, даром пользуясь теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в душе моей родилось отчаяние – не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, а холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я стал нравственным калекой: одна половина души моей высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и выбросил, – тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней, и я вам прочел ее эпитафию. Многим вообще все эпитафии кажутся смешными, но мне нет, особенно когда вспомню о том, что под ними покоится. Впрочем, я не прошу вас разделять мое мнение: если моя выходка кажется вам смешной – пожалуйста, смейтесь. Предупреждаю вас, что это меня не огорчит ни мало.

Печорин сам расчувствовался от своей речи и в этот миг встретился взглядом с княжной: в глазах Мэри стояли слезы! Рука ее дрожала, щеки пылали.