5 Между вчера и завтра

Девяносто лет Юрию Рытхэу, пятьдесят программному, центральному, наверное, для его творчества роману «Сон в начале тумана».
Книга ничуть не устарела. Напротив вполне созвучна современной моде на экзотические страны, диковинные народы, исторические романы. В последние годы принято подбирать специфический ракурс, говоря о переломных исторических эпохах, избегая исхоженных троп и затасканных событий. Всем этим требованиям роман Рытхэу удовлетворяет. Страшное для России и для мира время – а тут Чукотка 1910 – 1923 годы и совершенно иной темп событий, то самое большое, данное читателю на расстоянии. Где-то идет всемирная драка, а здесь на первом плане не спор о проливах, первенстве в Европе или об африканских колониях, а совсем иные вопросы.
Хотя было бы неверно воспринимать «Сон в начале тумана» как чукотскую разновидность «Танцующего с волками» (Джон Макленнан находит очарование в жизни среди аборигенов). Дело здесь не в экзотике и не в обаянии простой жизни, которую герой проводит в неразрывном единстве с природой, вдали от уродливой «белой» цивилизации. Все эти мотивы есть в книге, есть и само собой разумеющаяся экзотика. Пейзажные зарисовки Чукотки, густой быт, диковинные обычаи, сцены охоты, шаманского лечения и даже разговора с мертвыми. Но роман Рытхэу не только умело скроенная коммерческая попса в жанре «интеллектуального бестселлера», и отнюдь не этнографическая безделица. Этнография здесь лишь одна из тем, хотя на первый взгляд ее кажется очень много.
«Сон в начале тумана» - социально-историческая драма, художественная иллюстрация перманентной трагедии общественного прогресса. В центре романа фундаментальный вопрос: идти или топтаться на месте, назад или вперед?
Самый первый вопрос – единство человечества. Люди ли они? Вопрос работает в обе стороны. Еще до первой страницы очевидно, что «белые» смотрят на дикарей свысока. Самое начало книги это подтверждает. Джон считает чукчей грязным и невежественным народом. Но ведь верно и обратное. «Белые» с их странными представлениями о мире и манерой строить взаимоотношения (либо обман, либо жестокость) не вполне люди. Дикие эти белые: считают мех песца ценнее меха росомахи. Но ведь росомаха лучше.
И вроде бы здесь ничего необычного. Как замечает мудрый Орво: «каждый народ считает себя лучше другого». Но поражает пропасть между двумя ветвями человечества, настолько разнящимися между собой.
Так или иначе, весь роман посвящен прояснению вопроса об общечеловеческом братстве. «Белых», правда, это не слишком волнует. Арктика для них испытание своих животных инстинктов, своей биологии – смогу ли я здесь выжить, или это территория только для похожих на нерп дикарей?
«Сон в начале тумана» - роман об открытии людьми разных народов в друг друге единого, человеческого.
«Знал ли я, что мы поедем с тобой не как чукча с белым, а как люди, которые живут одной жизнью», - говорит Орво, отправляясь с Джоном в тундру. Ему вторит Джон Макленнан: «Люди отделены друг от друга предрассудками и неверными представлениями о себе».
Бессмертная тема контакта, перекочевавшая затем в многочисленные фантастические романы. «Мы друзья?» «О да, мы друзья».
Но в чем же сокрыта эта человечность? Ответ опять дает мудрый Орво: «Не смотри на внешность человека, гляди в глубину его глаз и чувствуй его сердце – там его суть». Критериев же два. Отношение к природе: «пока человек не ест собаку, он еще может считать себя человеком». Отношение к другим: «Если мы не будем помогать друг другу, то исчезнем с лица земли как потухший костер».
Что влечет Джона, оставшегося жить в Энмыне среди других чукчей?
То же что влекло всю европейскую культуру – простота, естественность нравов. Дети природы. Но за этой умилительной картинкой нравов расширение идеи человеческого братства до глобального, универсального масштаба. Киты людям тоже братья. «Каждый зверь имеет родственников среди людей». Убийство кита – убийство брата. В какой-то момент свершилось это трагическое расхождение между двумя родственными ветвями. Не случится ли такого (да и уже случается) между белыми и чукчами?
Обаяние природной простоты нравов, невинности на самом деле скрывает нечто иное – слитность этики и бытия, утраченную европейцами целостность восприятия мира, гармонию взаимодействия с ним. То, что ценится в западном мире – лидерство, ухарство, превосходство – в суровых условиях Севера оказывается губительным (эта же идея прозвучит потом в «Территории» Куваева). Жизнь требует здесь не позы, а здравомыслия, трезвой жизненной прагматики, которые и обретают вид пленительной простоты, непосредственности.
Простота – одна из основных ценностей, фигурирующих в романе. Не вдаваясь в идеологические споры, принимая текст как есть, можно указать, что главным достоинством действующих в романе большевиков, ленинской идеологии является эта самая простота. Художественное наблюдение Рытхэу подчеркивается, между прочим, и социологическими изысканиями. Так в своей известной работе «Коммунизм как реальность» Александр Зиновьев отмечал, что советскую реальность характеризует необычайная простота жизни: «Еще одно условие жизни в коммунистическом обществе заслуживает здесь внимания: это – формальная простота самой жизни… Человек здесь не опутан системой формально-правовых отношений… Благодаря крайнему упрощению формально-правового аспекта жизни все внимание и силы людей переключаются на аспект коммунальный».
Спустя десятилетия роман Рытхэу выглядит конъюнктурной подгонкой решения под результат, художественной иллюстрацией учебника по марксистской диалектике: коммунизм рассматривается как возвращение естественности на новом более высоком витке (прям по заветам диалектики). Но Рытхэу пишет сложную книгу, в которой, лишь на первый взгляд, пытается втиснуть мировоззрение своего народа в логику диамата и истмата, изобрести чукотский протокоммунизм, развить привычный для того времени литературно-идеологический штамп о «вековой мечте народа», подтвердить очевидное – «большевики выразили самые глубинные чаяния народа». Можно все это воспринимать как хулиганский юмор, который, когда читаешь сейчас, вполне очевиден: чукчи – авангард мирового социализма («Появился у чукчей сильный новый вождь Ленин, то ли русский, то ли якут. Никто его не видел, но власть у него великая, даже больше чем у Солнечного Владыки»).
Но разговор о другом. Если отвлечься от чисто идеологических маркеров, то возникает пространство для размышлений более широкого характера, в русле того о чем писала антропология XX века – так называемые «примитивные народы» вовсе не примитивны (это, кстати, в романе Рытхэу констатирует и Джон). Напротив, они носители незамутненной истины, потерявшейся в многочисленных технологических скачках «цивилизации прогресса».
Но в том и достоинство романа, что Рытхэу все время пытается уйти с накатанной сюжетной дороги. Раненного Джона отправляют в Анадырь. Однако ожидаемого пробега по живописной тундре с портретами туземцев ты не получаешь. Купили вельботы. Сейчас заживем – но не судьба. Джрн начал писать письмо в Лигу Наций – и это тоже кончилось никак. Прямо как в жизни, где все имеет начало, но не всегда получает логичное завершение, как это принято в литературе.
Точно также дело обстоит и с «невинностью» северного народа, который далеко не невинен. Естественная жизнь среди снегов в яранге, вдали от ветров истории вовсе не так уж безоблачна и пасторальна. Страшный быт, голод, болезни – все это туристы, заезжающие к туземцам с поэтическими целями, обычно опускают. Люди бывалые, вроде Амундсена, мелькающего на страницах романа, напротив, видят слишком хорошо, а потому уже не верят в обновление: для них народы подобные чукчам – угасающее явление.
Джон хочет жить среди чукчей. Но что это значит? Поселиться в музее, придерживаясь архивного отношения к истории? Поначалу Джон таков и есть: перед нами типичная эскапистская ретроконсервативная идеология: давайте оставим все как есть, занесем Чукотку в Красную книгу, устроим здесь заповедник. По существу это мало чем отличается от воззрений Амундсена и торговца Карпентера: чукчи – забавные зверушки, исчезающий вид.
Но, может, жить среди чукчей означает делать что-то ради чукчей? Человеку, не относящемуся к чему-то или к кому-то как к родному всегда ценно то состояние, которое заставило его полюбить. «Остановись мгновение» Но истинно любящий всегда недоволен, он готов отбросить то, что ценил, ради того, чтобы его предмет любви процветал, жил, развивался. Почему избы черны, отчего дитя плачет?
Нормальная сентенция для интеллигента. Но вот проблема: проделав быструю эволюцию от подданного Великобритании к человеку («У меня нет никакого гражданства. Я человек»), к некоему почти северному Морелю в духе «Корней неба» (с той разницей, что значение имеют не слоны, но чукчи), Джон застревает в этой космополитической позиции. По сути своей, вся вторая часть книги – попытка подтолкнуть героя в плане идентичности с абстрактной точки к чему-то действенному и конкретному. Проживая среди чукчей, Джон слишком долго держится за европейскую привычную разделения слова и дела: ратуя за то, чтобы чукчей оставили в покое, он выступает как некий посторонний всечеловек, потому что сами чукчи в отличие от него, прогресса не боятся.
Так что же делать? Хранить традиции, или бежать вслед за белыми? Так в роман вступает одна из основных тем – тема прогресса как вызова, с которым сталкивается любой народ. Будет ли ласков ветер перемен? Нужны ли перемены?
Чукчей царь, Солнечный Владыка, в целом устраивал, потому что ему не было до них никакого дела. С доказательством, что капитализм губит любые перспективы, Рытхэу не очень-то справился. Трудно бичевать капитал на просторах бескрайней тундры. Автор и сам это сознает, проявляя откровенное фрондерство и внутренне посмеиваясь над большевистским почином выявлять в среде чукчей капиталистов. Но базовая проблематика прогресса в книге развернута замечательно.
Мы все время движемся вперед. Однако важно разобраться несут ли нас волны истории, или мы сами правим туда куда хотим? Мы не способны остановиться, но всегда можем выбрать протоку. Какую? «Вчера» или «завтра». Сегодня - это и есть постоянный выбор между будущим прошлого и будущим грядущего. Завтра неизбежно наступит, но каким оно будет, определить нужно сегодня.
В этом смысл второй части романа, которая многим кажется скучной и излишне партийной. Может быть. Мы не должны закрывать глаза на то, когда писался текст, но не следует игнорировать и того, что сама проблема остается, независимо от того, признаем мы неостановимость развития или нет.
Я вижу во второй части развернутый спор о будущем. Еще в первой части Орво признавал: «Нам, людям, которые живут вдалеке от больших народов и их дорог, тоже надо поспевать за временем…». Но как? Ответа на этот вопрос нет (не нашел его в течение своей жизни и сам Рытхэу), а то с чем приезжают на Чукотку большевики – выглядит тривиальным прогрессорством (заведем школу, изведем эксплуататоров – и Чукотка расцветет). Надо ли ей цвести? Этот вопрос мучает не только Джона, героя книги, но и самого автора. Остроты добавляет один из ключевых для второй части диалогов – между учителем, русским, Антоном Кравченко и жителем Энмына Тнаратом о пользе грамотности. Оба они за будущее, но каждый из них по-разному понимает и его, и пользу для жизни.
Так-то перед нами обычная, вполне нормальная теоретическая проблема. В художественной форме Рытхэу размышляет над той проблематикой, над которой безуспешно бился в те же, и последующие, годы какой-нибудь Институт марксизма-ленинизма. Перед нами в живом художественном тексте столкновение абстрактных идеологических догм и реальности. Тот же Кравченко, кстати говоря, так и фиксирует - у Энгельса в книжке все было понятно, а тут у чукчей все непросто: частной собственности нет, труд общинный, буржуев, сатрапов и деспотов днем с огнем искать надо. Налицо и расхождения национального характера: одни этнические стереотипы сталкиваются с другими. Русские, за плечами которых крепостное право и жизнь подневольных хлебопашцев под барином не могут понять чукчей, живших привольно у моря или среди оленей. Здесь и возникает, вполне очевидная сейчас и недостаточно заметная полвека назад тема неизбежного трагического дисбаланса между реальностью и желанием переустраивать мир. Большевики как обычно жаждут загнать железной рукой человечество к счастью, которому явно недостает плюрализма. Народная власть не желает слушать народ, научное учение оказывается в какой-то момент глухо к реальности.
Однако пара позитивных моментов все же имеется.
На протяжении всего романа идет полемика о пользе/вреде грамотности. Вопрос ключевой. Интуитивное благоговение перед «тысячей мух по белому полю» имеется: тут и возмущение («Разве можно выкидывать записанные слова!») и признание ценности (хорошо, когда можно прислать недосказанные слова), практической пользы (какая без грамоты торговля?). Но главное не это, а звучащая классическая уже тема письма как памяти (чем по существу и стало все творчество Рытхэу, запечатлевшее уходящий мир в красках).
Но Ценность грамотности не в этом, а в том, что она выступает как элемент самосознания, как путь к извечной мечте человечества к разумной жизни.
«Многое мы делаем вопреки разуму и чаще всего живем не так, как велит разум», а между тем «У тебя нет рук, зато есть ум, проживешь».
Вот этой картиной просыпающегося разума, для которого жизнь перестает быть сном, и ценна книга Рытхэу по сию пору. Было бы не лишним перечитать ее сегодня, когда многое в прошлой жизни слишком рано нам стало казаться всего лишь сном в начале тумана.

Ода издыхающей лягушке