3

250 страниц, не сказавших ни слова. Это странная книга. Странная… Ее нужно читать только в определенный момент, чтобы она принесла удовольствие. В какой-то момент меланхолии, или переоценки ценностей, или тихой, размеренной задумчивости… Должно быть нечто такое, чтобы понять эту книгу. Мнение о ней у меня менялось то и дело во время прочтения. То она казалась мне интересной, то скучной. То глубокой, то пафосной. То затянутой, то размеряной… Я и сейчас не могу определиться до конца. Но книгу, конец которой я читала через строки и абзацы, мне сложно назвать хорошей. Она не заставляет задуматься, хотя порой хочется. Она не вызывает возмущения – хотя есть чему возмутиться. Она – просто текст. Текст, который можно читать, когда плывешь по течению и нужно читать что-то. Размеренно, плавно…

Эта книга – история одного сумасшедшего. Наверное, она и должна быть такой. Может быть, только такой быть и может.

Октав был несколько тронут с самого начала произведения, и с каждой частью болезнь его прогрессировала. Если сразу он был просто странным и своеобразным, то чем дальше – тем более явно становился просто ненормальным. Наверное, таким он и был сразу, ибо я считаю психику, столь ярко воспринимающую «удары», изначально слабой и потенциально неустойчивой. Вот и пожалуйста. Детская травма, которую многие и травмой бы не посчитали, свели таки мальчика с ума. Да он и сам понимал это. Чем дальше – тем мрачнее. Его поведение после признания Бригитте – уже просто поведение умалишенного. И так до конца книги. Я бы назвала ее историей болезни, несколько размытой и соответствующей названию – то есть исповедью. Но. Но мне не понятен финал, хотя он и вписывается в общую картину. Он странен, он не завершен, как будто автор просто устал размазывать философию по бумаге, поставив точку в середине повествования. Нет, я не в коей мере не прошу продолжения, да и оно вовсе мне не интересно – но оно там, как несущие колонны в первом проекте нашего дома, «подразумевается». Точнее, должно бы. Как колонны, собственно. Я его не прошу, но оно бы было закономерно. Ведь Октав не умер – а значит, его болезнь должна бы прогрессировать дальше и дальше, пока не свела бы в могилу. А «исповедь» оканчивается в карете, вместе со всем произведением. Благородной и красивой фразой, в которую герой мог бы верить до наступления сумерек. Или, может, неделю, при особой силе воли. Не более. И кончилось бы благородство, пошли бы упреки, а за ними – и действия. Как добившие меня в конце мысли о том, что «если я умру – она будет принадлежать другому». Неужели, все мужчины такие? Или нет, не так – неужели, таковы все люди? Наверное, это так. И я, наверное, такая же…