1 ДжоДжо: коллекционер в трясине

«Азбука» выпускала уже как-то одну новозеландскую книжку про нацизм.

И вот, опять. Второй блин, пожалуйста.

Не отпускает, видать, новозеландцев наследие Второй мировой.

О романе этом никто слыхом не слыхивал. Если б не фильм Вайтити с плакатными розовощекими нацистскими пупсами и страдающей анорексией антинацисткой Йоханссон, так он и остался бы где-нибудь спокойно существовать не на русском.

Но раз фильм, то почему бы не издать книгу? Читай-смотри. Образовался однако один небольшой незакрывангенс – в российский прокат фильм так и не вышел. Но, кто его знает, может, это даже и к лучшему. Не потому что фильм лучше книги (не знаю, не смотрел, смотреть не собираюсь, сказать ничего не могу). Причина другая - роман имеет весьма приблизительное отношение к творящемуся на экране, и по большей части совсем о другом (перед нами «Трясина» Чухрая и Мережко, только наоборот). В такой ситуации Лененс лучше было бы снять даже «основано» с титров.

Так вот о книге.

С ней большие сложности. «Птица в клетке» - это такое два в одном. Типовой до зубовной боли «исторический» роман внезапно перетекает в изматывающую читателя скукой и статикой психологическую драму (примерно 60-70 % текста). Начинается все как повесть о счастливом нацистском детстве (так для героя, пребывающего в глубоком заблуждении за юностию лет), а завершается вариациями на тему «Коллекционера», только без участия Джона Фаулза.

Сперва об исторической части. Что ж, здесь все довольно уныло. Как нынче принято. То, что сейчас называется историческим романом, больше напоминает литературную постановку то ли по мотивам «Википедии» то ли на основе типового учебника по новейшей истории для учеников средней школы, утяжеленного прямолинейными публицистическими выпадами в адрес гитлеризма в диалогах. Учебник этот, впрочем, с явным англо-американским уклоном: «В войну вступили американцы, они оказывают помощь британцам». Присутствие советских войск в Вене отрицать невозможно, но оно в романе сводится к беззаконию, мародерству (впрочем, таковы все союзники в этом романе), классическому пьянству и нетрадиционным формам взаимоотношений между бойцами (похлопывание друг друга пониже спины).

Нацизм ужасен. Отрицать это – чистое безумие. Но еще большее безумие превращать порожденный им хаос и глобальную трагедию в унылое школярское перечисление того, как и что ограничивали, кого и как преследовали. Перед нами история мальчика по душе, которого протоптались под «Хорст Вессель» солдатские сапожища. Здесь бы побольше узнать о том, как с ним такое случилось, что фюрер стал для него выше Бога и папы.

Увы, рассказать об этом автор не то не хочет, не то не может, по причине повествования от первого лица. Внутренний слом души, который проще описать со стороны, проскакиваем на всех парах. Вчера это был для Йоханнеса какой-то мужик, кричавший с балкона, теперь идеал всей жизни. Как, почему? Лишь потому что об этом твердят со всех сторон? Но мальчику уже 11 лет, и это не тот возраст, когда многое проглатывается без сомнения и бездумно воспринимается на веру, лишь из-за того, что так сказала учительница.

Йоханнес хотел быть хорошим гитлерюгендцем. Но у него с этим плоховато получалось. Странно. Если ты в чем-то малоуспешен, вряд ли будешь заниматься им и дальше. Любить несмотря на неудачу – это причудливо устроенная психика, а вернее сказать и не психика вовсе.

Но перед нами вновь книга не реалистическая, а аллегорическая, стало быть, надуманная, высосанная из пальца.

Проблема главного героя не в том, что он продукт нацистской идеологии, а в том, что он кукла в руках автора. Для антинацистского романа, проповедующего свободу, в такой ситуации нет ничего хорошего. Известно ведь что должно быть в такой книге на выходе: мы должны получить образ загубленной человечности, которой сочувствуем несмотря на всю его отвратительность. Автор должен научить нас ненавидеть не Йоханнеса, а яд нацизма, въевшийся в его разум, душу, в его поступки, чувства.

Здесь выходит, однако, еще хуже. К концу романа у нас нет ни только сочувствия, сожаления, но даже ненависти и отвращения. Нет вообще никаких чувств кроме усталости и тихой радости, что бессобытийный затянувшийся дуэт Йоханнеса и Эльзы, разбавляемый поначалу больной бабушкой, наконец-то завершен.

Нацизм отнял у Йоханнеса самого себя. Но автору трудно сделать на этом акцент, все поводья рассказа в руках у героя, а он не чувствует что что-то потерял. Ведь у него, кроме того, что дал ему фюрер и война, больше ничего не было. Нацизм отнял у героя всю семью. Да и хрен с ней. Бог дал, Бог взял. Для Йоханнеса все самое важное пролетает мимолетно. Это понятно. Но ведь оно пролетает и для читателя, который должен все-таки считывать не столько паузы в тексте, сколько полноценные реплики.

Равнодушие и некая туповатость в восприятии действительности характеризует героя? Но мы и так знаем, что он плох. Он любит фюрера, которого никто кроме него не любит. Что может быть страшнее любви к Гитлеру? Если одна эта темная безумная страсть владеет героем, можно ли ждать от него что-то доброго, что может охарактеризовать его хуже?

Во второй половине книги нацизм делает Йоханнеса «коллекционером» и погружает его в «трясину». Символически в отношениях инвалида гитлерюгенда и скрываемой еврейской девушки можно было бы заложить много чего. Тут тебе и личный концлагерь, и вековые традиции европейского гетто «на благо и во спасение самих евреев». Возможен даже феминистский извод: женщина – птица в клетке очередного мужчины (само собой, нациста в душе). Но вместо всего этого роман застревает на привычном уровне симбиоза личных отношений («мальчик с девочкой дружил», или думал, что дружил), отупляющего быта и абстрактной проблематики (диалектика «раба и хозяина», «свободы и несвободы»). В то время как Эльза решает вопросы жизни после Освенцима и выбирает в направлении «лучше умереть стоя, чем жить на коленях», мальчик вполне довольствуется потаенной частной жизнью коллекционера-спасителя.

Перед нами довольно искусственная ситуация, дряхлый литературный символизм. От романа веет литературщиной и общей сюжетной недостаточностью. Неизбежный результат, когда жизнь сжимается до узкого домашнего пространства. Мир за окном страшен и непонятен уже им обоим. Впрочем, нет, таков он и для автора, который на протяжении всего романа постепенно начинает бороться уже не столько с нацизмом, сколько в целом с абстрактными идеями государственности, институциональности, порядка и идеологии, прикрываясь для этого Йоханнесом. Частная жизнь, ставшая ловушкой, выглядит как спасение. И тут уже совсем не разберешь, где наши и ненаши, и во что играет автор. В неразборчивый абстрактный гуманизм, за все хорошее, против всего плохого?

Вся «условно-любовная» линия книги смотрится чистой воды литературщиной. Если в книге есть «любовь» и это не мелодрама, или женский роман, то перед нами штамп, о котором твердят на уроках литературы: «герои проверяются любовью». В данном случае проверять особо нечего. Это не связь, а безысходность. Люди прикованы друг другу сперва обстоятельствами, а затем ложью и ее последствиями. Зачем это иллюстрировать затянутым литературным пейзажем на 150 страниц? Непонятно.

В войну хватало настоящих трагедий. Стоит ли выдумывать сверх этого? Ни в Эльзе, ни в Йоханнесе нет ничего естественного, убедительного даже в рамках концепта «изломанности». Они пребывают вместе и в итоге тем надоедают читателю. Зачем читать это? Только потому что издательство хотело прокатиться на волне непрошагавшей по кинотеатрам экранизации?

Ода издыхающей лягушке