5 Будни меритократии

Роман «Пирамида», не Леонида Леонова, а Бориса Бондаренко, пожалуй, самый известный из забытых бестселлеров советской эпохи периода семидесятых. Ранее это звание с гордостью носила «Территория» Куваева. Теперь, когда Куваева стали пододвигать в первый ряд (были, дескать, еще авторы в застойные брежневские кроме Трифонова да Шукшина), расклад именно такой. Самому Бондаренко вряд ли светит перевод из разряда беллетристов в прозаики первого ряда. Не потому что он недостаточно талантлив, а потому, что он талантлив именно в качестве беллетриста. Товар редкий и штучный.

«Пирамида» (1976) не зря застряла в памяти народной (не то, чтобы прочно, но вспоминают время от времени). Этот роман – пример прозы, которой нам сейчас остро не хватает: о современности, о живых людях и реальных проблемах, с прекрасным знанием материала, точными, без застенчивого жевания, моральными акцентами, книга прямая, честная, во многом правдивая и захватывающая.

В наше время экспериментов со временем, нелинейностью изложения и различными формами повествования (говорят разные герои, первое лицо сменяет третье), роман Бондаренко потрясает своей гибкостью, эластичностью. Шедевр, эталон и в этом отношении.

Есть мнение, что это книга о гении, о Диме Кайданове, его друзьях, его научном поиске и т.д. При нашем почти глуповском отношении к действительности с вечными поисками идола и царя, которому можно было бы поклониться, может показаться и так. Аргументов в пользу такой точки зрения предостаточно. Но все же это книга о другом.

В первую очередь, о науке. Науке живой, показанной не только как пантеон и путь перманентных озарений. Наоборот, Бондаренко прилагает все усилия, чтобы показать сколь ложным и иллюзорным является подобное представление. Наука как вечная гипотеза, как мираж окончательного решения всех вопросов. Путь ученого – стезя вечного неудачного. Все теории – замок на песке, разрушаемый раз за разом. Но «поражение – колыбель всех побед».

«Пирамида» - идеальная книга для тех, кто хочет понять, что такое наука, как там все работает, и что это за звери такие – ученые. При этом следует сразу оговориться. Научные теории часто оперируют идеальными моделями. Для чистоты и ясности, чтоб уяснить явление как таковое, не затемняя понимание частностями и не отвлекаясь на досадные помехи и изъяны живой практики. Вот и здесь тема «слишком человеческого», подковерной борьбы, подсиживания, пустой траты энергии в борьбе за статусы и звания идет обиняком. Сосредоточившись только на них, есть риск забыть о главном, таки пройти мимо того, о чем хотелось бы узнать побольше – о науке.

Есть книги, бичующие и разоблачающие, польза их велика, есть проясняющие, просветительские. «Пирамида» из последнего ряда. В поле зрения автора путь, по которому проходят все пришедшие в науку: от учебы к большим открытиям, от открытий к рутинной работе, от эгоистичного и поверхностного отношения к решению научных проблем как к квесту, решению задачек-головоломок, которое приносит бонус в виде славы и почета – к пониманию науки как образа жизни с меняющимися условиями, в постоянной конкурентной борьбе. А плата за все это - разочарование, забвение и даже безумие.

Да, у героев книги счастливая судьба. Можно сказать, что в высшую лигу они попадают по блату. И это замечание будет столь же критическим, сколько глубоким и верным. Собственно так и выстроена наука, на школе, на авторитете, основанном на реальных заслугах. Без помощи, без покровительства, без наставничества, в котором чисто профессиональное начинает переплетаться с общечеловеческим, наука не существует.

В какой-то степени «Пирамиду» можно определить как меритократическую утопию. Время действия романа 1963-1969 годы, но в нем изображен тот творческий класс, о котором ни сном, ни духом не ведая о Бондаренко, пишет, к примеру, Д. Белл в «Грядущем постиндустриальном обществе» (кстати, 1973 год, год окончания работы Бондаренко над своей книгой).

Между этими двумя разными фигурами, социологом и писателем, американцем и русским, много общего, оба они думают о новой нарождающейся элите.

Споры Кайданова и Ольфа, Кайданова и Мелентьева об организации работы научного коллектива невольно перекликаются с рассуждениями американского социолога о справедливой и несправедливой меритократии. Несправедливой является не та, что основана на дифференцированном доступе к благам, а та, в основе которой заложено вековое, архаичное презрение к нижестоящим. В логике будущей социальной дифференциации прав оказывается Кайданов с его убежденностью, что все мы коллеги, и закрепленных намертво статусов «старше-младше» не существует, с его приверженностью к свободному графику и нацеленностью не на времяпрепровождение в стенах института и лаборатории, а на реальные результаты.

В «Пирамиде» тема правильной меритократии обыгрывается в рамках вопроса «кому есть место в науке?». К сожалению, масса безвестных рабочих лошадок остается вне поля зрения автора. Конфликт раскрывается в противостоянии Кайданова-Ольфа-Дубровина и Шумилова. Но основной тезис здесь обозначен: пусть в науке нет необходимости в засильи гениев, общий уровень интеллекта и знаний должен повышаться. С точки зрения текущей и во многом несовершенной организационной структуры фигура функционера Шумилова полезна. Беда в том, что человеческие амбиции все равно оказываются сильнее любых договоренностей. Тем не менее, Бондаренко всем своим романом пытается показать, что фигуры подобные Шумилову или Мелентьеву с течением времени будут отсеиваться и заменяться энергичной молодежью, придерживающейся правильных, сугубо научных идеалов.

Принцип меритократии имеет значение не только в профессиональном, но и личном плане. Чисто социологически это учесть порой бывает сложно. Но для художественного нет преград. Бондаренко верно подмечает, что оказаться рядом с человеком, подобным главному герою может только та и тот, кто способен оценить масштаб личности друга и избранника с точки зрения дела и работы. И здесь остается либо смириться, поняв, что будешь иметь в своем распоряжении лишь часть дорогого тебе человека, либо полностью отказаться от себя, выстроив семейную жизнь вокруг научных исканий и достижений того, кто доминирует в интеллектуальном плане.

Принципы меритократии затрагивают не только вопросы любви и дружбы, быта, но классические темы болезни, небытия и смерти, которая меняет свой характер. Здесь весьма показателен случай знакомой главных героев Ольги: «Ольга знала, что обречена, но не чувствовала себя несчастной, ведь у нее было все, что нужно для счастья: талант, друзья, независимость, возможность, заниматься любимым делом… Любовь? Но так ли уж она необходима, если есть все остальное?»

Оказывается, да. И роман, как было сказано выше, размышляет, в том числе, на эту тему, приходя к выводу совершенно в духе Николая Дубова: «горе - одному». Нет ничего страшнее одиночества – это постепенно становится ясно герою романа.

Раз уж затронуты такие фундаментальные категории, что говорить об ином. Здесь уже мало учиться, просто много знать, читать по-басурмански, быть в курсе научных событий. Центральное понятие – истина. «Истина и скромность – понятие несовместимые… Если дело касается истины, вы не должны ни на кого и ни что обращать внимание. Истина не терпит никаких компромиссов. Никаких, даже самых незначительных».

Общая позиция – синтез стоицизма и эпикуреизма. Вокруг истины конструируется дружба, любовь, честность, открытость. С этикой истины оказывается несовместимы житейский прагматизм (рука руку моет) и кумовство разного рода, стремление к осторожному тихому существованию: «Жанне непривычно было думать, что работа, какие-то абстрактные идеи – нечто такое, что не должно зависеть от личных отношений, чьих-то симпатий и антипатий».

Меняется самоощущение и картина мира. Текучая реальность (пирамида – символ научного знания вертится туда-сюда, встает с основания на вершину), зыбкость любых статусов. Былые заслуги не в счет, на первом месте творческие способности, способность порождать новые идеи, а не только пережевывать старые.

Здесь и недуги свои. Гибкость, устойчивость к психологическим травмам и творческим кризисам, застою выходит на первый план. Если вчерашний герой сталинских эпических кирпичей, военной прозы отлеживался в госпитале и «пил за упокой», то в «Пирамиде» важнее даже классических проблем с сердцем борьба с внезапно подступающей интеллектуальной немощью, упадком творческих сил.

В свете всего перечисленного роман Бондаренко смотрится не как привет из прошлого, а скорее как фантазия о лучшем будущем. Теперь мы глядим на эту сказку и понимаем, что вполне возможно всего описанного не будет никогда. Не только у нас, вообще. Причина не в наивности автора и не в несовершенстве его взгляда на общество, человека и науку Креативный класс у нас есть. Но имеет ли он какое-либо отношение к творчеству? Можно ли сейчас ставить вопрос о правильном креативном классе подобно тому, как ставили вопрос о новой форме меритократии Белл или Бондаренко в своей «Пирамиде»? Очевидно, что в мире не только отсутствует баланс между этикой и знанием. Так было всегда и это полбеды, дело житейское и преодолимое в перспективе при определенных условиях. Мы имеем дело не с неправильной, а с извращенной элитой, возвышение которой не определяется теперь даже степенью удаленности от истины. Ведь теперь упразднено само понятие истины. А раз так, то нам остается читать книги подобные «Пирамиде» и удивляться до чего все четко и стройно ложилось раньше один к одному: истина, добро, красота.

А может это не идеализм, не фантазия, а?

Ода издыхающей лягушке