4 Сумасшедший дом!

В этой книге всех сотрудников знаменитой питерской психиатрической больнице на Пряжке называют по имени-отчеству. А больных, как правило, по фамилии. Но на этом, пожалуй, и заканчиваются ожидаемые ужасы советской психиатрической больницы. Да, больница живет явно в советские времена, наверное, где-то в 60-е или 70-е годы. Точного указания нет, но есть рассыпанные по тексту детали, вроде «куплю себе красный кримпленовый костюм…».

В этой истории два героя: молодой врач-психиатр, идеалист Виталий Сергеевич Капустин и его пациентка Вера. Юная студентка «с внешностью Венеры Боттичелли», которая однажды внезапно, резко сходит с ума и устраивает в ленинградском Пассаже митинг, чтобы предупредить людей, что мир захватили роботы. Это одно из тех многочисленных мест, где читателю могло бы стать смешно. Но не смешно. Потому что страшно. Вообще, бред тяжелых сумасшедших порой вызывает невольную улыбку, мгновенно отсылающую к выражению «и смех, и грех». В пространстве, где работает Виталий Сергеевич, в заболеваниях психики нет ничего смешного – это боль и несчастье. Даже совершенно анекдотическая история любви Нюськи Копейкиной – история, если подумать, пронзительно грустная. Классик XIX века мог бы сделать из этой истории душераздирающую трагедию.

Два мира – тяжкое и яркое безумие Веры, увиденное словно бы изнутри больного сознания, – и будни молодого врача. Они состоят не только из размышлений над тем, как помочь вернуть разум Вере и десяткам других пациенток (он работает в женском отделении), но и самой разной бытовухи, производственных споров и конфликтов, борьбы за место в субординации (молодой, но врач, против опытных, но сестер), выговоров и поощрений, раздумий о том, качественный или некачественный кефир прислали в больницу, и можно ли его выдавать больным («Дома вы бы такой пить не стали!»). Вся эта бытовуха не случайна здесь: она размывает, смягчает ужас отчаянного положения людей, у которых разрушено или разрушается главное, ядро личности – мозг, и вместе с ним – душа, характер.

Бытовуха бывает и забавной, и успокаивающей, и досадной. Тысячи вопросов, десятки моральных дилемм. Вот пациентка, производящая впечатление глубоко порядочной и полностью здоровой женщины, ветеран войны, очень просит ненадолго отпустить ее домой. И Виталий Сергеевич решается, совершает смелый и благородный поступок – отпускает. А она попадает под грузовик. Его коллеги привычно решают: «суицидальная попытка». Но сама пациентка, глубоко опечаленная тем, как все получилось, рассказывает, что просто торопилась вернуться обратно, не заметила машину… Кому поверить? Опыту психиатров, гласящему, что «наши случайно под машину не попадают»? Или этой симпатичной женщине, а заодно и логике, утверждающей, что случайно попасть под машину может каждый? От того, как ответить на этот вопрос, зависит карьера бедного Виталия Сергеевича, ведь это он решил довериться бывшей фронтовой медсестре.

Параллельно встанет еще одна моральная дилемма, порожденная ленинградским бытием тех лет (а может, отчасти и этих): коммуналками. Большинство душевнобольных, невыносимых в быту, часто опасных, за пределами больницы живут в коммуналках. Почти все они мечтают вырваться домой – хоть ненадолго. И так понятно, так мучительно трогательно это желание людей, измученных «раком души», как метко назвала шизофрению одна из пациенток Капустина. Но выписать их – значит, превратить в кошмар жизнь всех соседей. Может быть, поставить под угрозу их жизнь. В конце концов, одна милейшая женщина, вроде бы излечившаяся и выписанная, убила ведь свою соседку. Нет, не ножом, не бритвой – словами. Была в бреду и обвинила в краже. А та, честный человек, не выдержала обвинений и умерла от сердечного приступа.

А не выписывать – значит, запереть навсегда. Отправить в загородный интернат. Как в тюрьму. Человека, виновного лишь в том, что он болен. Страшный выбор.

И Виталий Сергеевич, находясь, как всегда, сердцем и душой со своими больными, мысленно принимает их сторону. Так всегда бывает. Ведь это так по-человечески – стоять за своих. Правильно ли? Неизвестно… Как и почти ничего неизвестно в этой «науке» – психиатрии. Вот это-то как раз –ограниченность своим незнанием – отлично известно главному герою, который потому и не защищает диссертацию, как все его коллеги и современники, что считает описательную психиатрию профанацией, как если бы туберкулез пытались лечить, подсчитывая, сколько раз в день у больного открывалось кровохаркание и какого оттенка была кровь. Вместо того, чтобы искать возбудителя инфекции и способ его уничтожить.

Капустин вообще бывает максималистом. Для книги это хорошо: порой он бывает резким, доходя иногда даже до легкого высокомерия, и это лишает его образ бронзовых покровов идеальности. Он легко отрицает авторитеты (что совсем неплохо), но так же легко отвергает значимость любви, ценность ностальгических воспоминаний… А однажды вообще вырывается у него – правда, лишь мысленно – подленькое «жалкий родич». Это о несчастном родственнике одной из его пациенток. Чем же он жалок? Тем, что несчастен: его обманули, не сказали о тяжелой наследственности девушки, которую он любил, он женился, и родился совершенно больной, с живодерскими наклонностями ребенок, которого он теперь заслуженно ненавидит, как и обманщицу-жену. Несчастен он безусловно – но при этом не является психиатрическим больным, а значит, сострадание великодушного Виталия Сергеевича останавливается у невидимой стены, на «жалкого родича» не распространяясь. Вот какая психиатрическая загогулина, которую сам доктор и не заметил.

Нет, Виталий Сергеевич не идеален. Однажды он предаст свою любимую девушку. Он знает, что она больна, больна страшной болезнью – шизофренией. Но дело не в этом! Она практически выздоровела, и кто, как не любящий муж, мог бы уберечь ее от рецидивов, находясь рядом и наблюдая (и он уже мечтал об этом)… Нет, причина в другом: ей нельзя иметь детей.

Это весьма странный довод для Капустина, который лишь в этот момент впервые задумывается о детях, которых он раньше даже не замечал на улице. Сказать, что дети для него – смысл существования и семьи, было бы странно. Но, видимо, есть моменты, в которых даже принципиальный нон-конформист не может не стать конформистом: раз семья – значит, дети, и точка. Так надо.

Но это не все: ведь покидая любимую девушку, он так и не называет ей причину: ее подлинный диагноз. А это значит, что однажды она выйдет замуж и станет мамой. И кому-то, возможно, суждено будет стать новым «жалким родичем». А кому-то, возможно, глубоко несчастной матерью сумасшедших детей. Но благородный доктор молчит. Из благородства.

Странно? Да. Самая загадочная территория – эта человеческая психика.

И все же главное в книге – атмосфера душевного тепла. Человечность, с которой врачи и медсестры в большинстве своем относятся к своим несчастным сумасшедшим. Согревающая какая-то человечность, пусть не очень вяжущаяся с тем, что многие слышали и знают о быте наших психиатрических больниц, но ведь так хочется верить! Что человечность и в этом скорбном месте – возможна. Что она может быть нормой. Что можно любить пациентов и тайно немного радоваться за одну из них, сбежавшую и оставившую врачам письмо, начинавшееся словами: «Прощай, зеленая Пряжка! Здравствуйте, Невский, Кировский, Нева, Медный всадник…» И дальше – перечисление всего того прекрасного, что ждет ее на воле. На воле, о которой мечтает и больной, и здоровый.