5

­Рецензия на неизданную книгу.

Утверждаю, что роман «Алёшины сны» писателя Владимира Мироненко (он же Товарищ У) – выдающееся явление в русской литературе. Пока не изданное, увы. Зато авторская иллюстрация к обложке у книги уже есть.
Почитать главы из романа можно здесь, в ЖЖ автора.
В детстве я от всей души ненавидела часть обязательной школьной программы по литературе под названием «Лениниана». Подумать только, сорок лет спустя возродится живой и насущный интерес к революционному времени, поскольку только дурак не знает, что в 2012 намечен очередной апокалипсис. А это значит, товарищи, что хош-не хош, а придется вспомнить предыдущие апокалипсисы всех времен и народов, а именно апокалипсис российский - крушение династии Романовых.

Из этой революции в книге «Алёшины сны» выхвачено немного: дружба больного гемофилией наследника Алёши Романова и его врачевателя Гришки Распутина. Литературная машина времени работает на топливе речи: сочной народной Гришки Распутина (в этом автор асс), меланхоличной речи царя, уставшего править страной, и поэтической речи Александра Блока в виде цитат. Есть еще обрывистая и целеустремленная речь Ленина, ходоков, Сосипатыча из Шушенского. Застенчивая речь, а больше молчание единственного ровесника и приятеля Алёши - мальчика из деревни неподалеку от ставки императора в Могилёве.

«Алиса в стране чудес» считала, что «книжка без картинок и без разговоров – книжка неинтересная». В книжке «Алешины сны» хоть картинок и немного, но разговоров достаточно, чтобы держать читателя в напряжении.
Тут и байки Григория Распутина, про матерного дедушку, например

Есть в сибиряках село Новопозорново, живут в ём и русские, православные люди, и шорцы, и чувашня. А посреди той деревни стоит большой колодезь. Летом у шорцов есть праздник Парам; и вот на него, как стемнеет, вся деревня садится вкруг того колодца и вызывает Матерного Дедушку.
— Какого дедушку?
— Такого. Возьмут, стало быть, каждый по ведру, сядут вкруг колодезя, уставятся на него и давай барабанить кулаком в ведро и зазорно ругаться на чём свет стоит! Господи прости, как ругаются! Такая матершина стоит, такой галдёж, что просто уши затыкай. Да. Иногда до рассвета матерятся, иногда менее того, — и выходит из колодезя Матерный Дедушка; росточку он небольшого, синюшненький, седенький, сморщенный, как пися, борода вот как у меня — окладистая, и косит на один глаз. Подходит он к тому, кто ему боле всех пондравился, — справней всех и громче матерился, значить, — и надевает евоное ведро матершиннику этому на голову, а опосля и свою ручонку возлагает. На кого возложено, тому и быть до другого лета главным на селе: всё, чего ни укажет, сделают, — что сеять, где, сколько — и обязательно правильно укажет. Да. Опосля того уходит Дедушка оттедова, в какую-либо из хат; и вся деревня тогда за им идёт, чуть поодаль — смотрят, куды он зайдёт. И в какую хатку он зайдёт, то оттедова ужо не выйдет, а выйдет только через годик, из колодца; и ежели вослед его зайти в тую хатку, то его и след простыл! Да. А тех людей, каковые в хатке той живут, куды он зашедши, целый год всем миром кормят, поят, потчуют, прямо домой им гостинцы носют. Один раз, сказывали, было такое, что зашёл Дедушка в хатку нежилую, хозяева от оспы на весне померли; а коли уж зашёл, то и носили туда весь год и еду, и питьё — исправно, как Дедушка велел. Да. А на другое лето перед праздником Парам вышел оттедова такой отъевшийся кот, что всё село диву давалось!.. Вот так оно быват, милай, дорогой, по всякому в краях наших правильной жизни ишшут… А опосля, как уйдёт Дедушка в домик, все к колодцу бегут с вёдрами своими, воду черпать: целебная она в ту ночь становится, живая вода.

Кроме разговоров там масса всяких чудесных вещей. Магических ритуалов, совместных сновидений, свободных постмодернистских перемещений Алешиного тонкого тела: от видений гибели Распутина до подвалов Фредди Крюгера. Григорий Распутин учит «судьбинного» Алёшу царевича, а учение его напоминает магическую науку Дона Хуана Кастанеды, только вместо Мескалито там простой славянский подсолнечник:

Он не видит солнца, потому что подсолнухи не могут видеть — он знает солнце, потому что подсолнухи знают неизведанное и неразгаданное. Или почти знает. Человеческое, оставшееся на дне его, не позволяет проникнуть до конца в это знание, и это хорошо, это необходимо, потому что скорбь подсолнечного знания настолько велика, что жить с ним человеку не по силам. Но как притягательна эта скорбь, эта угроза, и как сладко тянуться к её источнику! Сладко и мучительно тяжело.
— Подсолнух — мудрая растения, — раздаются в подсолнечном Алёше слова, нет, не слова, а мысли или что-то вроде этого. — Подсолнух, милай ты мой, завсегда к солнцу тянется. Мы-то, людишки, на земле живя, её только и видим; а подсолнух, он другой, ему большего надыть! Он больше нашего знат, ему ни руки, ни ноги, ни мозги не надобны: в знании живёт, в знании и погибает. Да. Так же и человек, ежели только он не полный охламон, должон к солнцу тянуться, хоша и в земле корни его, — на каком бы месте ни был и чего бы не испытывал. Чего бы не претерпевал! Самый правильный из людей — человек подсолнечный. Солнце — знание, какого ему не постичь; но так быват, милай ты мой, дорогой, что и к непостигаемому тянуться надо. Тута ить важно не то, что непостигаемое оно, а то — что тянешься; вот ведь как. Тянись, Олёша, тянись! Доспевай, родной!

В конце романа Алеша из подвалов Ипатьевского дома выходит прямо в поле подсолнечников, где за руку его берет Гришка Распутин, верный друг, тоже судьбинный человек, жертва. Который мог бы и святым показаться, если бы не распутство, образ божий в человеке замутняющее, при этом как-то замутняется сам роман. И сцены, где Гришка являет свою блудливую натуру, выпадают из зрения больного мальчика Алёши и из восприятия читателя соответственно.

Труд скульптора, избавляющий мраморную глыбу от всего лишнего и труд литератора, плодящего миры, сильно отличен. Литератору самого себя урезать – это как операцию себе самому сделать – действо невозможное. Эх, плачет роман по старой доброй советской цензуре. И для цельности романа я лично вырезала бы многое из сумасшедшей ленинианы, в частности, сцену на покосе, где Ленин учит лжегригория магическим приемам восточной борьбы с элементами пелевинских грибных трипов:

Итак, при помощи косы можно наносить рубящие, режущие, колющие, опрокидывающие удары, удары плашмя и тычки; доставать до ключевых точек противника, проделывать захваты и обхваты, вращения и удушения; совершать наступательные, защитные, отвлекающие, дезориентирующие, дразнящие, заманивающие, цепляющие и ковыряющие действия. 

Вот как быват, милый дорогой читатель. Писатель-то серьезно думает, что он любит именно Ленина Владимира Ильича, а читатель безумно влюбляется не в огненного прогрессора Ленина, а чудаковатого Григория Распутина и навеки уходящего из истории и из жизни царевича Алёшу Романова.