4

Странные люди писатели, а драматурги еще страннее. Что есть проза, как не попытка лишенных поэтического голоса (но не слуха), воздвигнуть «памятник нерукотворный»? Придать твердую словесную форму теням, призракам, чувствам, времени. Отразить на обманчиво хрупкой бумаге еще более обманчиво прочное – действительность. Что же тогда такое – отступление, блуждание, другая тропинка? – попытка удержаться на ребре между двумя одинаково призрачными гранями: театральной и наших «общих снов». Пожалуй, дар драматурга сродни мастерству канатоходца, когда каждый неосторожный шаг рискует оказаться последним. Тем больше смелости должно быть у тех, кто разрывает привычные геометрические фигуры в напрасном желании объединить призраков на сцене и в зале.
Стриндберг смел. Недаром вошел в историю, как предтеча новых, называемых сложными словами, направлений. Но идущие вперед чаще ошибаются, вместо Индии обнаруживают Америку, не замечая подмены, а в области владений муз полезно остаться незрячим, дабы видеть лишь истинное. Быть может, в силу этих двух причин возникло ощущение, что канатоходцу не удалось обойтись без весьма чувствительных падений. И самое яркое из замеченных – предисловие к «Фрекен Жюли», тот самый случай одноглазого циклопа, способного видеть ох, как далеко, да не увидеть Ничего перед глазами или даже в собственной душе. Наверное, история «падения» на сцене было смела и в силу этого свежа в те времена, но вот уже «Пляски смерти» и «Соната призраков» (стоит отметить, что из, видимо, популярного местного мифа, один (С.) делает удачную деталь пьесы, а другая (некто Майгулль) затем сотворит тяжеловесный, бессмысленный талмуд) оказываются далеко не только эмоциональным взрывом, но и претензией на вечность, в которой воздвигаются памятники. Но гипертрофированность показываемых характеров – словно под микроскопом! – достигает гармонии тогда, когда на сцену спускается дочь Индры в «Игре снов». Что в человеках выглядит гротескно, для фигур-символов оказывается вполне естественно.
Несомненная авторская удача – вот где смелость пригодилась – создание образа близкого к Христу, но в женском обличье, не ведущего за собой, но пытающегося найти себя среди людей, свое место в этом странно-престранном мире, где за загадочной закрытой дверью скрывается… Но стоп, пусть скрывается и дальше. Удается автору и драматический фон, на котором не солирует, а оттеняет который идеальная фигура, возможная только лишь на сцене, как идеальный газ существует только в теории. Впрочем, если «реальность это общие сны», то что же тогда драматургия? Уже удача - предложить один из бесконечного числа ответов:

Поэт. По-моему, я все это уже видел...
Дочь. По-моему, я тоже.
Поэт. Может, мне это приснилось?
Дочь. Или ты это сочинил?
Поэт. Или сочинил.
Дочь. Тогда ты знаешь, что такое поэзия.
Поэт. Тогда я знаю, что такое сон.
Дочь. По-моему, мы произносили эти слова где-то в другом месте.
Поэт. Значит, скоро ты сможешь определить, что такое действительность!
Дочь. Или сон!
Поэт. Или поэзия!