4 Звезда и смерть «дяди Якова»

Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше,
Только утро замаячит у ворот.
Ты увидишь, ты увидишь, как весёлый барабанщик
В руки палочки кленовые берёт.

Б. Окуджава, «Веселый барабанщик», 1957

Несколько вымученный текст, который перерос размер и набор тем стандартной рецензии на «Судьбу барабанщика», но до полноценного (и даже неполноценного) исследования не дорос. Метод необоснованных параллелей, выпестованный автором, по-своему хорош, чего греха таить, я вовсю неосознанно пользуюсь им уже много лет в отзывах на этом сайте (теперь буду делать это осознанно), однако, пожалуй, одного его откровенно мало. К тому же автор забывает о нем во второй части своего некрупного исследования, сворачивая на разговор о письмах читателей, разных редакциях текста и счастливом (и никак не задокументированном) спасении Гайдара из жерновов Великого террора.

Итак, что общего у «Судьбы барабанщика» Гайдара, «Дара» Набокова и «Мастера и Маргариты»? А бог его знает, так, какие-то общие мотивы, пара совпадений в ощущениях героев, много мыслей и Zeitgeist. Автор так до конца и не решилась – что вызывает этот самый дух времени? Вот если брать по гамбургскому счету, то на все тексты прямо, косвенно, неоднозначно повлиял Достоевский через «Преступление и наказание», все три вышеназванных текста куда больше похожи на ПиН, чем друг на друга. Но автору-то интереснее написать, что умами людей в СССР, как официальных писателей, так и полунеофициальных, а также умами наших там, за кордоном, владело тревожное время 30-х. И тут, простите актуальщину, просто невозможно не упомянуть свежего Пелевина – про, хм, способы внедрения в умы творческой интеллигенции этого самого Zeitgeist. Кто-то, вероятно, сжег немало свиней, чтобы Гайдару, Набокову и Булгакову пришли в голову одинаковые мысли.

Гораздо интересней вялого (хотя, если верить аннотации, составлявшего главную рекламную часть книги) сопоставления текстов и поиска необоснованных параллелей вторая часть, где автор рассказывает о реакции читателей на книгу, о переписке этих же читателей с Гайдаром и редакциями газет и журналов. Глущенко когда-то вполне впечатлила своей удачной книгой о советском общепите, ее и переиздают регулярно, ибо написано умно, без треска, об интересном – о том, как Микоян создал наше меню (и о том, что хотел, но не смог, вроде гамбургеров, выродившихся в котлету московскую) после поездки в США. Заметно, что писать о советской довоенной конкретике автору и интереснее, и лучше удается.

В «Судьбе барабанщика» упоминается детская книга, не поверите, о маленьком барабанщике времен Великой французской революции. Глущенко сканирует набор книг советских детских библиотек того времени, разыскивает несколько наиболее подходящих вариантов, выделяет наиболее правдоподобного кандидата. Однако же ни в одной книжке нет того мотива, что был главным для Гайдара – стойкости юного революционера, которого окружающие считают предателями. На основе этого автор делает интересный вывод – что в эту выдуманную историю, в книгу в книге Гайдар спрятал свою фрустрацию от сталинского термидора, от огня своих по своим (выступим же еще раз в роли галантерейщика, присоединяющегося к кардиналу – я несколько лет назад, перечитывая Гайдара, говорил о том, что к концу 30-х на него все сильнее должно было давить расхождение между мечтой, тем СССР, что был в его книгах, и реальностью). Под эту гребенку автор подводит и тот абзац, что был в скандальной журнальной публикации первой части «Судьбы…» и пропал из книжной, о деталях преступления отца главного героя. Там Гайдар прямо пишет, что сидел этот отец при белых, а теперь сидит и при красных. В конце 1938, утверждает автор разбора-рецензии-анализа, это было храбро, храбро до безумия. Возможно, все вышло случайно, а возможно, гражданское мужество действительно не покидало Гайдара.

У меня есть отличное издание «Теркина» с приложением писем бойцов, направленных Твардовскому. Они пишут, что Теркин для них близок, что хотелось бы еще, кто-то просит прислать отдельную книгу, если она есть, так как газеты быстро изнашиваются. Но запомнилось мне письмо бойца, который вышел из окружения в 1941. Он долго блуждал по фашистским тылам, не зная вообще – продолжается ли организованное сопротивление или нет, все уже кончено, страна рухнула, как Франция или Польша. Теркин для него стал личным символом того, что борьба продолжается. Пожалуй, почти для всех книг того времени, включая предвоенное, можно делать такие издания с письмами, если, конечно, найдутся энтузиасты. Глущенко цитирует запросы, предложения корректировки сюжета, споры с автором, просьбы прислать портрет. Пишут школьники, студенты, красноармейцы. Мне всегда казалось: это то, что в западных странах принято называть гражданским обществом, низовыми движениями не в рамках государственных инициатив, горизонтальными связами и т.п.

Знаете, к черту и Zeitgeist, к черту и поиски двойного дна в его книгах. Мне просто нравится, как он писал, его искренность и упорность.