0 "Улица Бедной скалы", отрывок

После свадьбы, которая состояла лишь в гражданской церемонии да поздравлениях самых близких, Хасинто часто обращался к сочинениям Камило Торреса. Неожиданно, как это обычно с ним случалось, в его руки попал машинописный том, отпечатанный на тончайшей бумаге, из Архивного центра города Куэрнавака, где были собраны все труды священника-партизана. Эта книга убедила его в том, что христианство не только не исключает социализма, но что в сегодняшнем мире быть христианином – значит выступать за изменение несправедливого общественного строя, за революцию, за социализм. Рассуждения Камило Торреса, который прекрасно разбирался в социально-экономических материях, были просты, отважны и отнюдь не противоречили духу Евангелия. Идея борьбы за освобождение человека жила во всех проповедях Торреса, и его «Послание к христианам» заставило Хасинто содрогнуться. «Революция - говорилось в нём, - это форма поставить у власти такое правительство, которое накормило бы голодного, одело бы нагого, обучило бы невежественного, творило бы благо во имя любви к ближнему не случайно, не единожды, не для немногих, а для большинства наших ближних. Поэтому революция не только позволительна, но и обязательна для христиан, - да увидят они в ней единственный действенный способ вершить любовь к людям». И особенно эти пламенные заключительные строки: «Я верю, что пошёл в революцию из любви к ближнему. Я перестал отправлять церковные службы, чтобы проявить эту любовь в сфере преходящей, экономической и социальной. Когда мой ближний не сможет меня ни в чём укорить, когда совершится революция, я вновь буду служить мессу, если мне позволит Господь». Эти слова он подписал собственной кровью 15 февраля 1966 года, пав в бою в гуще колумбийской сельвы.
Два года назад у Хасинто состоялся разговор – до сих пор не забытый – с двоюродным братом Раймундо Сантурсе, который в худшие времена был его единственным наперсником. Чуть старше Хасинто, ставший протестантом под влиянием матери, преподаватель психологии без всякого призвания к преподаванию, неженатый и нелюдимый, Раймундо был менее рассудочен и более духовен, чем его двоюродный брат. Поэтому он больше страдал поначалу, в то время как у Хасинто революция вызвала эмоциональный подъём; но он же, пережив период угнетённости и непонимания, первым нашёл выход. По его мнению, выход был такой: аскетизм и участие. Следовало отрешиться от всякого тщеславия, от гордыни, забыть о себе и о своих духовных запросах и полностью отдаться служению обществу, которого требовала революция. Первого мая 1964 года, под доносящиеся с улицы звуки «Интернационала», Раймундо сказал Хасинто, что просто рассуждать о революции бессмысленно, что ни один из них двоих никогда не поймёт революцию, если не будет участвовать в ней «изнутри», и потому он навсегда уезжает в деревню, будет обрабатывать табак, копать картофель или собирать помидоры, полоть сорняки на плантациях, рубить тростник, - словом, делать всё, что понадобится. Его серьёзное, полудетское лицо – лицо старательного ученика, робкого и стеснительного, - было сейчас озарено трогательной отвагой, спокойной решимостью. Хасинто глубоко взволновал пример двоюродного брата, однако его продолжали одолевать колебания и сомнения.
Пример Виолеты был для него другим, ежедневным уроком. Её аргументы всё сильнее убеждали его, но самым поучительным было воздействие её личности, её поведения. Всякий раз, когда после разговора с ней он оставался один, в его памяти всплывала мысль Толстого из «Воскресения» - о том, что с людьми нельзя обращаться без любви, с вещами можно, говорил Толстой, а с людьми нельзя, иначе повредишь им и себе. Однако Хасинто, как все робкие люди, был упрям. Ему было мало стольких знаков, стольких примеров. Он был с революцией, как был с Виолетой, но не так, как с самим собой. Даже от самого себя отделяла его какая-то преграда, и, уже истерзавшись вконец, он понял, что участвовать в революции, оставив в стороне философские диспуты, значит для него ни более ни менее, как стать истинным христианином. Раймундо был прав. В эти годы путь лежал через аскетизм. Всем, даже тем, кому революция дала самое главное, приходилось расставаться с чем-то: со старыми обычаями и привычками, с родственниками и друзьями, уезжавшими из страны, с идеями, верованиями, вкусами. А больше всего нравилось Хасинто, что революция стёрла имущественное неравенство, в ней был как бы заложен отказ от материальных благ. По его мнению, это ясно доказывало её истинность – не только потому, что она не несла обогащения никому, но и потому, что он видел в этом некую духовную потребность: потребность раствориться в массе, жить так же, как все, отрешиться от прежних идей, от прежнего одиночества, от прежнего индивидуализма – индивидуализма преступного, ибо, сам того не ведая, он питался плодами труда других. Теперь, в новом обществе, на новой, чистой основе смогут проступить наконец черты настоящего человека, людей справедливых и цельных, и их индивидуальность уже не будет привилегией, иными словами – преступлением. Однажды ночью они с Виолетой проходили по улице Бедной скалы, и Виолета сказала, словно отвечая невысказанным мыслям Хасинто:
- Я люблю эту улицу не только потому, что с ней связана история моих бабушки и дедушки, о которой я тебе рассказывала. Мне кажется, будто я родилась здесь, будто всё возвращается сюда, но, повторяю, не только из-за семейной легенды. Думаю, чары этого места – в самом названии улицы. Я не знаю имени более прекрасного, а почему – не могу тебе объяснить.
Но Хасинто чувствовал, что тончайшая прозрачная перегородка отделяет его и от улицы, и от её названия, и от её символа. Ему надо было сжать руку Виолеты, смотреть ей в глаза, слышать её голос, чтобы соприкоснуться с тем, во что он уже верил благодаря ей, но ещё не сам по себе.
Последним толчком стала для него смерть Че Гевары. Как в январе 1959 года, когда он почувствовал, что справедливость ударом молнии озарила остров, безжалостно высвечивая настоящее лицо каждого, - так и теперь внезапная жгучая весть сокрушила тонкую перегородку, и он снова предстал перед судом своей совести, словно перед неумолимым трибуналом. Хасинто мало знал об этом человеке. Ему казалось, что Че занимал в революции особое место, был ещё строже, ещё аскетичнее, чем другие её вожди. Но сейчас он вдруг понял, что всё это время видел его, не видя, слышал, не слыша. Да, он помнил его голос, в котором сквозь тяжёлое дыхание астматика как бы прорывалось возмущение несправедливостью; этот голос был таким живым; слушая его, думалось о некрашеной, в прожилках, древесине, коже, обработанной под открытым небом, - материалах простых и благородных. Он вспоминал ясность его речей, пылкость его воззваний, меткость его критики, непримиримость огненных глаз, в пламени которых сгорали карьеристы и симулянты. Хасинто и вправду помнил эти глаза или теперь видел их впервые? Он знал рассказы о строгой чистоте его нравов. То был воистину аскет революции, он жил, полностью и добровольно отказавшись от любых личных удобств. Но сейчас страшная смерть Че Гевары не только напомнила о нём самом, о его месте в революции; прежде всего она заставила каждого по-новому взглянуть на себя, и то был не просто поступок отдельного человека, а некий закон, рождавшийся из этой смерти. Сейчас снова нельзя было укрыться от того, что произошло; нечего было ссылаться на неведение. Теперь все знали, каким должен быть их путь. И вовсе не обязательно путь партизанской борьбы, но непременно – путь героический, героический в меру сил каждого; путь, на котором надо было забыть о себе, трудиться ради народа, бороться с несправедливостью, стараться всякую минуту делать самое трудное, самое полезное, самое правильное. Тут не было никакой романтики, просто служение, отдача себя без остатка на благо людей. Разговоры с Раймундо и Виолетой, труды Камило Торреса – всё это соединилось для Хасинто, точно в световом фокусе. И свет этот горел не для того, чтобы его созерцали, - он освещал дорогу. Что же делать сейчас, пусть даже так поздно, пусть у тебя так мало сил? Хасинто верил в скромные поступки, в негромкие решения.

Из романа кубинского писателя Синтио Витьера «Улица Бедной скалы» (пер. с исп. В. Спасской, М.: «Худ. Лит-ра», 1984, с. 258-261)